Кровавым и жестоким, на грани безумия, каким бы он мог стать. Словно что-то сдерживало его и тут прорвало плотину. — Давай, убей меня! Ну! Ты же так этого хочешь! Ты же за этим приехала сюда, для этого играла в ракс и ждала свадьбы. Или ты хочешь убить спящего и беззащитного? Так я беззащитен. Бей! Ну же!
Он стоял перед ней. Такой страшный и такой красивый одновременно. В глазах полыхало безумное пламя. Рот кривился то ли в усмешке, то ли от боли. Он мог бы смять её, сжать, обезоружить одной рукой. Но он не сделает этого. А Илиана вдруг задохнулась от боли. Ей показалось, что он стоит словно на краю бездны. И единственная ниточка, что удерживает его здесь — это была та хрупкая нить доверия, что протянулась между ними. Столько лет жить детскими воспоминаниями, что не хотят никак отпустить, восстанавливать города из руин, держать на своих плечах страну, изнемогая от невозможности отдохнуть, от непонимания и усталости и обрести вдруг хрупкое доверие, чтобы тут же снова потерять его. Он на грани отчаяния — она не то что понимала это, а чувствовала. На той грани, за которой безумие и боль, из-за которой нет выхода.
И она разжала пальцы. Кинжал выпал из её руки и упал, зазвенев, на пол.
— Если бы я хотела тебя убить, то сделала бы это давным-давно, — сказала она тихо, но твёрдо.
Герхарт вздрогнул, словно от удара, а потом вдруг резко шагнул к ней. Илиана невольно отступила. Сзади была стена. Она опёрлась на неё и остановилась. А он схватил её за плечи и сжал, словно куклу.
Она побледнела. Но почему-то ей было не страшно. Боль? И боли не было. Если не считать ту боль, что разрывала ей сердце. Потому что она сама, не желая того, сделала больно человеку, которого любила.
Он смотрел на неё, не отводя взгляд. И Илиана не опустила голову. Так они и стояли, глаза в глаза. Он сломает её? Ударит? Посадит в темницу? Да, пусть! Вдруг осознала она. По-хорошему, она ведь заслуживала этого. Чем она отличалась от того же Варда? Только лишь тем, что хотела убить, но не осмелилась? Но ведь хотела! Слова из песни не выкинешь!
А потом вдруг он шумно выдохнул сквозь сжатые зубы и обнял её. Илиана уткнулась головой ему в грудь, прижалась к нему, обхватила руками. Как будто стояла посреди бушующего моря и только он, единственный был её спасением. Она слушала как гулко стучит его сердце, бьётся в такт с её.
— Прости, — вдруг прошептал Герхарт. — Прости. Я просто подумал… Я…
Она посмотрела на него, а потом прижала палец к его губам:
— Не надо. Не говори ничего. Это я должна просить прощения. Я хотела тебя убить. Картес говорил, что это единственный выход, описывал тебя как тирана и злодея. А я… Я боялась и верила ему.
— Я — тиран и злодей, — усмехнулся Герхарт. Шрам на лице снова натянулся, превращая лицо в зловещую маску.
— Нет. Вовсе нет, — Она покачала головой. — Ни капли.
Герхарт
Ему казалось, что он только что заглянул в бездну, за ту грань, за которой пряталось безумие. И теперь Герхарт знал, как выглядит эта бездна. С утра, после этого несчастного письма, он поверил, на краткий миг, пока не увидел Илиану, поверил, что она лгала ему все эти дни. И от этого было так больно, что он вдруг понял — потерять её равнозначно смерти.
Да, она не отрицала, что приехала, чтобы убить его. Брат задурил ей мозги. Но когда она сказала, что не желает ему теперь смерти, он ни на миг не усомнился в этом. Его невеста смотрела прямо и открыто ему в глаза. А, главное, не боялась его даже после всего, что он тут натворил.
А ему… Ему было стыдно теперь. Гнев и боль застлали ему глаза так, что краткий миг отделял его от безумия. Он смог бы отправить её в тюрьму или казнить, если бы выяснилось, что она лгала ему, предала его? Смог бы?
Но Илиана сидела рядом с ним, на подлокотнике кресла. Сидела спокойно и смотрела на него честно и открыто, не убегала. Словно доверчивая птичка, присевшая рядом с диким зверем. И он выдохнул. Постепенно стало легче, словно то, чёрное, страшное и чужое, что давило внутри, мешая дышать, вдруг расслабилось, разжалось.
— Прости, я напугал тебя, — Он никогда и ни у кого не просил прощения. Но потерять её было больно, до самых последних граней отчаянья, за которым царапалось своими коготками безумие.
— Не надо. Не говори об этом. Я же уже простила. Да и не обижалась вовсе. Ты не виноват, — она улыбнулась ему. И Геру вдруг захотелось обнять её снова, прижать к себе, почувствовать, что она с ним, что она действительно доверяет ему и не боится. Ведь не боится же, верно?
— Ты не боишься меня? Я не напугал тебя?
— Напугал немного, — она склонила голову, так что локон выбился из причёски и упал на лицо, делая её улыбку ещё более прекрасной. — Но я не за себя испугалась.
Она замолчала и отвернулась. Он не стал продолжать разговор и смущать её. Да и говорить не любил. Так и сидели рядом и молчали. И в молчании была своя красота, а ещё покой и тишина.
— А что твой брат имел в виду, когда говорил про крайние меры? — Да, наверное, об этом лучше сейчас не спрашивать, но ему надо было знать. Илиана вздрогнула, как от удара, и он невольно положил руку ей на плечо, поддерживая. Ей было больно, больно думать о брате, о его возможном предательстве. Он чувствовал эту боль, как свою, потому что сам только что её пережил.
— Я не знаю, — она подняла голову и посмотрела на него, а потом беспомощно развела руками. — Я не понимаю, что случилось с Картесом.
И в своём непонимании, в своей доверчивости она была так трогательна, что Герхарт сжал губы, коря себя последними словами. Ну как он мог поверить, что она может быть неискренна?! Как он мог поверить, что Илиана способна на предательство?! Она — сама искренность и чистота. Как?!
— Напиши ему, — предложил он, — спроси, что случилось.
Пусть она успокоится. Вот только Герхарт догадывался, что брат
