убедиться, что я хочу этого, что я хочу его. — Ты мой гребаный дельфин.
Я зарылась пальцами в его темные кудри.
— Я твой дельфин.
Он отстранился и встретился с моими глазами.
— Ты любишь его?
— Нет, — мой ответ был мгновенным. Я не могла любить Грея. Нельзя любить двух людей одним сердцем.
— Но ты хочешь трахнуть его?
Боже. Я была здесь, мое платье задралось на талии — без трусиков — и мои сиськи были выставлены на всеобщее обозрение. Моя грудь была разорвана, а сердце истекало кровью, и Линкольну стоило только упомянуть об этом, как моя киска сжалась от желания. Насколько же я была ебанутой?
— И ты хочешь, чтобы я смотрел, как он только что это делал, — добавил он, когда я не ответила.
— Нет, я не хочу, чтобы ты смотрел, — я забралась к нему на колени, облокотившись на него. — Я просто хочу… — я сделала паузу, подыскивая слова. — Я не знаю, чего я хочу. Я знаю только, что, когда он стоял там и смотрел, я не хотела, чтобы он не смотрел. И я не хотела, чтобы ты тоже остановился. И на секунду я задумалась, на что это может быть похоже… — я позволила остальным своим мыслям остаться невысказанными.
— Ты можешь просить меня о чем угодно, птичка, — сказал он с печальной убежденностью. — Хочешь весь мир? Я дам тебе этот гребаный мир. Но не проси меня разделять тебя с кем-то. — Его большие пальцы провели по моим скулам. — Это место в жопе. Эта система… общество — как бы они его ни называли — это пиздец. Оно дурит тебе голову. Видит Бог, оно испортило мою.
Я вытащила руки из его волос и сглотнула. Ничего у меня в голове не было.
— Он спас меня, Линк. И не один раз. Он нашел моего отца и привел его ко мне. Он дал мне тебя, когда я думала, что потеряла тебя. Он дал мне Татум. Он предложил тебе убить его, чтобы мы могли быть свободны.
Линк убрал руки от моего лица.
— Он забрал тебя! Потом он изнасиловал тебя. А потом он оставил тебя одну, — его голос сломался от нахлынувших эмоций.
— Он сделал это, чтобы спасти меня, — я ненавидела эту стену, которую мы медленно возводили. Я не хотела этого. Я никогда не планировала этого. Они сделали это, и я должна была ненавидеть их за это. Я ненавидела их за это, за то, что они взяли жизнь, которую я любила, и перевернули ее с ног на голову. Это произошло без предупреждения, столкновение судьбы и несчастья. Но где-то в беспорядке и хаосе я нашла утешение. Из-за Грея. — Я не жду, что ты поймешь. Но он не такой, каким ты его считаешь.
— Нет, Лирика. Он не тот, кем ты его считаешь.
Между нами повисло молчание. Наши груди вздымались, когда мы сидели и смотрели, ожидая, надеясь, извиняясь без слов. Как будто через несколько часов Линк вздохнул и медленно покачал головой.
— Господи, почему ты не могла просто захотеть Лео? Трахать его вместо этого? — спросил он, слегка наклонив губы. Боже, мне нравилось это лицо.
Я придвинулась еще ближе к нему, заставляя свою киску гиперчувствовать эрекцию, прижатую к ней.
— Если тебе это нужно, чтобы преодолеть твой стокгольмский синдром или что он там с тобой сделал, тогда я сделаю это. Один раз, — он прижался ко мне, ткань его брюк грубо прижалась к гладкости моей голой плоти, но терла мой клитор так, что я вздрагивала. — Я дам тебе завершение. Вот что это такое, птичка. Это завершение, — он схватил меня за бедра. Сильно. — Не думай ни секунды, что это не выпотрошит меня.
Его признание пронзило меня насквозь. Наши глаза встретились. В них была боль, но в глазах Грея тоже была боль. Словно прочитав мои мысли, Линк крепче прижался к моим бедрам, становясь все более собственником. У меня заколотилось в груди от мысли, что я могу причинить ему боль, причинить боль кому-то из них. Я всегда открыто говорила Линку о том, чего хочу, что мне нравится. Мы были очень сексуальны, всегда были. Наши тела говорили друг с другом, когда наши уста не могли найти слов. Он сказал, что я могу быть закрытой, но я не была уверена, что он знает, чего это может стоить нам всего.
Я обвила руками его шею, в моем нутре поселилось новое, чистое осознание.
— Я люблю тебя. — Мне нужно было, чтобы он это знал. Прежде всего, я любила его.
— Тебе, блять, лучше делать это.
ГЛАВА 25
Это был грех и спасение.
Наблюдать за ней, хотеть ее, уговаривать и направлять ее было проклятием для нас обоих — проклятием для всех нас. Потом я услышал, как мое имя прозвучало с ее губ, и мне показалось, что я спасен. Как будто вся боль и мучения были смыты одним словом.
Я должен был чувствовать угрызения совести за то, что зажег спичку, от которой мы все сгорим.
Но я этого не сделал.
Было правильное и неправильное, черное и белое, добро и зло. Большинство людей знали разницу. Но не я.
Я есть и всегда был Серым.
Оскар Уайльд однажды сказал, что совесть и трусость — это одно и то же. Возможно, это объясняло, почему я ничего не боялся. У меня не было совести.
Я не сомневался, что Лирика сейчас там, успокаивает Линкольна, утешает его, может быть, даже трахает его — точно так же, как она делала после нашей ссоры на пляже. Сразу после того, как я сказал ей, что со мной ей будет лучше. Если бы она была моей, я бы заставил ее перегнуться через стол со слезами на глазах, пока я не очень-то нежно напоминал ей, чья это киска, пока он наблюдал из угла со своим членом в руке.
Но она не была моей. Не таким образом.
Я поздравил Энистон, попрощался с Чендлером и Лео, а затем пошел искать другой способ выплеснуть накопившуюся агрессию. Я пошел к Уинстону за планом Б.
* * *
Когда я вошел, Уинстон был раздет до трусов, и я не мог не задаться вопросом, как долго он был в таком состоянии. Надеюсь, уже давно. Мэддокс просто ухмыльнулся и пожал плечами, когда я открыл дверь. Я сделал мысленную заметку, чтобы повысить ему зарплату.
Когда я был в тюрьме, нам не
