взял меня за руку, и мы медленно побрели к малиновому сиянию, то и дело оборачиваясь посмотреть на тьму, которая следовала за нами. Идти было тяжело, и с каждым шагом становилось все тяжелее. Боль, сначала вполне терпимая, теперь просто разрывала изнутри.
Она была очень знакомой — эта боль. Это тоже было со мной: боль в животе, похожая на чудовищную симфонию, озноб, слабость. Тело, сопротивляющееся каждому движению. И одно-единственное желание: дойти, успеть.
— Мне кажется, я вот-вот вспомню все, что мы забыли, — с трудом ворочая языком, сказала я. — Как будто оно рядом. Как два снимка, снятые одним кадром, один поверх другого.
— Боюсь, мы должны вспомнить все только после смерти, — так же с трудом ответил Тони. — Идем, Света! Поднажми!
— Мы как будто на одном месте топчемся.
Пейзаж был совершенно однообразным, просто голая, выжженная солнцем земля. Сколько мы ни шли, развалины все так же виднелись справа, а спереди и сзади ничего не менялось.
— Может, мы в Зазеркалье? — предположил Тони, переводя дыхание.
— В смысле?
— Ну, помнишь «Алису в Зазеркалье»? Чтобы остаться на месте, надо бежать со всех ног. А чтобы попасть куда-то, надо бежать вдвое быстрее.
— «Зазеркалье» мне как-то не зашло, — покачала головой я. — И бежать со всех ног у нас точно не получится. Не говоря уже о вдвое быстрее.
— Я бы тебя понес. Но, боюсь, тогда будет наоборот медленнее.
— Тони, я больше не могу, — позорно захныкала я. — Если даже мы не умерли еще, то… Все равно ничего не выйдет.
— Прекрати! — прикрикнул он. — Возьми себя в руки! Даже если ничего не выйдет, мы все равно должны попытаться сделать хоть что-то. Ради нашего ребенка. Ради Виктора!
— Тони! — ахнула я. — Ведь мы уже делали это! Пытались сделать невозможное — ради нашего ребенка!
— Да… — Тони стиснул зубы так, что проступили желваки. — Только мы не смогли, ведь так? Черт! Света, быстрее!
Пока мы стояли, тьма придвинулась так близко, что стало понятно: это действительно стена черного дыма. Запахло горелой резиной. Мы торопились, как могли, но дым все равно догонял нас.
Обернувшись очередной раз, я увидела, как на границе темнота сгустилась, обрисовав неясный силуэт. Еще несколько секунд — и из клубов дыма показалась фигура в черном. Фигура в монашеском одеянии. С ее предплечья сорвалась и взлетела, отвратительно хохоча, большая белая птица с длинным клювом и бурыми крыльями.
Я видела эту птицу! И не один раз. В видении, когда меня везли в больницу. И еще раньше. Именно она взлетела и испугала лошадь Грейс Тилни во время королевской охоты в Рэтби. Австралийская птица в Англии!
Мы с Тони стояли, не в силах пошевелиться, темная фигура приближалась. Почему-то я была уверена, что под капюшоном, надвинутым на лицо, скрывается сморщенное лицо древней старухи с одним черным и одним слепым глазом, но когда костлявая рука сбросила капюшон…
— Сестра Констанс?! — ошеломленно воскликнул Тони.
Откуда он ее знает, пронеслась мысль, и тут же я поняла: знает. Мы были у нее вместе.
— Сестра Констанс? — переспросило существо невообразимо прекрасным и в то же время нестерпимо отвратительным голосом, тогда как телесная оболочка монахини лохмотьями облезала с него.
У него не было облика — только постоянно меняющееся, текучее обличье, такое же прекрасное и омерзительное, как его голос. Оно завораживало, притягивая и отталкивая, внушая одновременно надежду и отчаянье.
— Сестра Констанс, — повторило существо с издевкой. — Аббатиса Констанс! Она предалась похоти, но не хотела платить за это жизнью. Что ж, я помог ей получить желаемое. Она думала, что ее страсть к дракону — это хитрый обман. Ведь это же не мужчина, и она осталась девственной. Что ж, она прожила долгую жизнь и продолжает ее в Отражении, как чистые девы. Но потом ее душа уйдет в долину смертной тени. Туда, где обитают все, отвергшие божественный свет.
— Света, — прошептал Тони, сжимая мою руку, — тебе не кажется, что это дьявол? Или как там его по-персидски?
— Ариман, вроде. Похоже на то. И птица эта сволочная с ним, я ее узнала наконец. Смеющаяся кукабарра. Кажется, я начинаю что-то вспоминать. Вот только не могу пока понять, зачем ему нужно было затащить Маргарет в тот мир, к сестре Констанс. Не просто так ведь она туда попала.
— Разумеется, — кивнул тот, кто наверняка был Ариманом или просто дьяволом. — Все было рассчитано. Мне пришлось трудиться не одно столетие, чтобы кольцо Сияния попало к той, которая, не подозревая, исполнила мою волю. Ничего не зная о кольце, она надела его и выбрала свою судьбу. А Констанс рассказала ей жалостливую историю о том, как можно спасти бедную девушку, похороненную с ним. Рано или поздно Маргарет должна была дождаться своего потомка, который купился бы на эту сказку. И она дождалась. Тебя, — темная рука указала на меня. — Ну что ж, кольцо было уничтожено, и Маргарет освободилась от его власти — только для того, чтобы попасть под мою власть. Смертная тень вдали от Света — удел тех, кто встал на мою сторону. Вы уничтожили кольцо Анахиты, пусть не своими руками, и тем самым предали себя мне. Вы — мои!
В этом была какая-то дикая, безумная ложь. Я хотела было возразить, но не смогла даже раскрыть рта. Мое тело оцепенело, словно говоря насмешливо: «Спорить с дьяволом? Ну-ну…» Видимо, то же самое происходило и с Тони, который стоял неподвижно, зачарованно глядя на Аримана широко раскрытыми глазами.
Черный дым все ближе подползал к нам, уже змеясь струйками вокруг наших ног. Как только он скроет нас с головой, подумала я, наши души отправятся… Как он сказал? В долину смертной тени? В общем, в ад, чего уж там. И правда, ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Мы всего-навсего хотели помочь призраку нашей прапра упокоиться с миром, а друзьям — обзавестись детьми.
И как это, между прочим, кольцо было уничтожено, что он несет-то?!
Или все-таки было?
Может быть, тогда ювелир все-таки закончил свое дело, а все, что нам казалось настоящей жизнью, было лишь иллюзией?
Я чувствовала, что разгадка совсем близко. Разгадка? Или воспоминание?
— Ты лжешь, Ариман! — раздался голос со стороны света.
Впрочем, это был даже не голос. То, что я слышала, больше походило на музыку, каждый звук которой обладал смыслом, и я понимала его так же легко, как слова родного языка. Эта музыка… она была похожа на прохладу в летний зной и на тепло очага в студеную зиму. Она ласкала, как шелк, и нежила, как мех и
