их ждали огневые позиции.
… — Отбой! — проорал Гром, выпустив последнюю автоматную очередь из развалин, когда-то бывших школой.
Находившийся в паре метров от него пулеметчик отвалился от раскаленного «Корда»*, остальные бойцы тоже прекратили стрельбу. В пятиэтажке на другой стороне улицы стрельба тоже стихла. В воздухе, буквально пропитанном запахами пороха и тротила, медленно оседала кирпичная пыль.
Больше суток, в перерывах между ударами минометов и артиллерии, рота безуспешно пыталась продвинуться вперед. Но никак не получалось. Засевшие на этажах дома напротив нацисты жестоко отбивались, поливая развалины огнем.
— Беса ко мне! — передал по цепи Гром.
Сквозь нагромождения обломков кирпича и бетона к нему переполз командир ДРГ.
— Слушаю, ротный. — Он вытер с лица пот вперемешку с копотью, отчего копоти стало как будто больше, и оперся спиной о часть уцелевшей кладки.
— В лоб их нам не взять, — кивнул Гром на пятиэтажку. — Зайдешь ночью со своими ребятами в тыл, и по сигналу ударим с двух сторон.
— Добро, — согласился Бес. — За нами не заржавеет.
— Эй, москали! — донеслось с другой стороны улицы. — Прыймайтэ подарунок!
Бойцы насторожились, зная по опыту, что ничего хорошего от противника ждать не приходится. Особенностью боев в городской застройке было то, что украинские военные активно использовали гражданских и как заложников, и как живой щит… Так и на этот раз… Через минуту из среднего подъезда, держа за руку мальчика лет пяти, вышла молодая женщина и неуверенно, оступаясь, пошла вперед, по направлению к позициям ополченцев. Когда до роты Грома оставалось метров двадцать, позади хлестнул выстрел. Вскрикнув, женщина упала ничком на асфальт.
— Мама! — закричал малыш, стал тормошить мать, тянуть ее за руку.
Тут же стукнул второй выстрел. Головка ребенка взорвалась красным. Внезапно над полем боя установилась звенящая тишина, а потом из развалин на улицу с ревом плеснула рота. В секунды пронеслась через улицу к дому, противник не успел среагировать вовремя, пулеметные очереди ударили с явным запозданием, бойцы Грома уже ворвались в здание сквозь оконные проемы нижнего этажа и разбитые дверные проемы подъездов. Закипел рукопашный бой. Изнутри доносились матерные ругательства, звуки ударов и редкие выстрелы. Минут через десять все закончилось. Оборонявшие дом нацисты были уничтожены. Пятерых захватили в плен, выстроив у стенки, провели опрос. Все оказались боевиками «Карпатской сечи»*.
— Кто стрелял в женщину и ребенка? — выдохнул сквозь стиснутые зубы Гром, взгляд командира пылал ненавистью.
Боевики, пряча глаза, молчали, только на руках мелко дрожали пальцы.
— Огонь! — скомандовал Гром и отошел назад.
Резанули короткие очереди, нацисты повалились на штукатурку, дергаясь и подплывая кровью.
Командир дал приказ осмотреть здание, вдруг остатки карателей прячутся в развалинах, также нужно было удостовериться, что нигде не оставлены мины… Когда добрались до подвала, обнаружили там два десятка гражданских: стариков, женщин и детей. Те испуганно смотрели из полумрака в свете двух коптилок.
— Не бойтесь, родные, мы свои, — сказал ротный.
Чуть позже жильцов дома, напоив водой из фляг и поделившись сухпаем, отправили в тыл. Позади сопровождавшие недавних заложников бойцы несли завернутые в плащ-палатки тела матери и сына.
В этом бою Максим зарубил лопаткой двух «сечевиков». Безжалостно. То были не люди — звери. Очистив от трупов дом, заняли позиции в квартирах с окнами, выходящими на соседнее жилое здание, занятое врагами. Многие обратили внимание, что украинские войска оставляли после себя хаос и грязь. Квартиры все были с выбитыми дверями, хозяйство прежних владельцев было разграблено или уничтожено с каким-то диким вандализмом, стены повсюду испохаблены бандеровскими речевками.
— Зверье, — положив на подоконник автомат, уселся под ним на пол Вояж.
— И откуда они такие берутся? — Расположившись рядом, Дизель вщелкнул в свое оружие новый магазин.
— Воспитывают на месте, — отозвался от соседнего окна Краб. — Помнится, старлеем ездил во Львов с двумя мичманами за «молодыми». Тогда Крым еще был в составе Украины. Ну и решили познакомиться с городом. Слов нет, красивое место. Посетили разные культурные достопримечательности: Высокий замок, ратушу, оперный театр, в общем, гуляли, смотрели по сторонам, восхищались… А потом решили отдохнуть и перекусить. Увидели на площади рядом вход в ресторан с интересной вывеской «Крыивка». В переводе с украинского — блиндаж. Так что вы думаете? Внутри самый настоящий музей бандеровской «славы». С их символикой, плакатами и портретами вождей. Ну да ладно, местная специфика, наверное. Занимаем столик, делаем заказ. За соседними столами в основном сидит молодежь, говорят только на своем. Приносят еду, выпиваем по сто граммов, закусываем. Заказали еще…
— И что пили? — спросил от двери недавно пополнивший группу боец с позывным Есенин.
— Горилку. У них там все национальное. Сало, колбасы и другая хрень. А потом один из компании за соседним столиком встает, выбрасывает от груди вверх руку и орет: «Слава Украини!» Остальные — все, кто в зале, — вскакивают, как подкинутые пружиной, и вопят во всю глотку: «Гэроям слава!» Меня так и перекорежило. Дед в Отечественную освобождал Львов с Тернополем. Рассказывал, что те «гэрои» творили. — Краб замолчал.
— Ну, и чем дело закончилось? — поторопил рассказчика нетерпеливый Есенин.
— Чем-чем… Ну, мы им и дали, — Краб потряс сжатым костистым кулаком, — летали по залу, как мячи. А когда вернулись в часть, спросил у военкома про тот кабак. Он всю жизнь прослужил в Закарпатском военном округе, а родом был из Воронежа. Полковник и рассказал, что бандеровщина в этих местах была всегда.
В 1955 году тогдашний первый секретарь ЦК КПСС Хрущев амнистировал более двадцати тысяч таких «гэроив», сидевших за свои зверства в лагерях. Практически все вернулись в родные края, где были реабилитированы и восстановлены в правах. Так мало того, им еще и дали «зеленую улицу». Многие вступили в партию и стали работать в органах местной власти, а некоторые доросли до республиканской. Тот же первый президент Украины Кравчук, который в президенты незалежной двинул прямо из секретарей ЦК, на одной из встреч с журналистами сообщил, что в детстве помогал УПА*, доставляя ее бойцам в лес продукты…
— Это который с Ельциным и Шушкевичем подписал Беловежские соглашения? — поинтересовался кто-то.
— Он.
— Гад, — харкнул под ноги Вояж, а Есенин с чувством выругался.
— Ладно, кончай травлю, всем приготовиться. Сейчас снова начнется, — выглянул в оконный проем Бес. И не ошибся. В тылу ополчения ударила артиллерия, линия вражеской обороны вспухла разрывами. С обеих сторон заработали пулеметы, в воздухе понеслись с глухим шипением мины.
В один из коротких промежутков меж боями в роте, сопровождаемые заместителем командира батальона, появились российский военкор с оператором. Фамилия военкора была Поддубный, многие видели его репортажи. Он взял интервью у ротного и у
