толком, хоть тризну устроить на три дня, хоть курган насыпать… У куркутинов и у тех положено головы убитых на поле подбирать и хоронить с честью. А я и брата лишился, и дух его обидел. Видеть вас никого не хочу! – с тихой упрямой ненавистью повторил Держимир и снова отвернулся. Сейчас ему были нестерпимо противны все: и Озвень, и Звенила, и отроки. А больше всех он сам.
Звенила замерла, сжав тонкие сухие руки возле груди и не смея прикоснуться к Держимиру. В душе его сейчас больше тоски, чем она сможет прогнать. И что вложить взамен? Источники его боли так сильны, что ей с ними не справиться. Ему нужна надежда, хоть какая-нибудь.
– Рано жаловаться на судьбу! – сказала Звенила. – Послушай меня. Я не могу вернуть тебе брата, но я верну тебе его голову. Ты похоронишь ее с честью, и я сделаю так, что дух Баяна не будет держать на тебя обиды. Я узнаю, какие жертвы он хочет получить, каких из своих коней и женщин хочет взять с собой. Может быть, всех – ты дашь ему их, и он простит тебя. Его дух станет помогать тебе и передаст тебе свою удачу.
Держимир поднял глаза на Звенилу. Его взгляд чуть прояснился, и в душе Звенилы разом вспыхнули новые силы, как пламя, раздутое из головни свежим порывом ветра. За многие годы она сжилась с Держимиром крепче, чем он с ней. Ему было легче прогнать ее, чем ей – уйти. Ей было некуда идти, потому что на всем белом свете не было другого человека, к которому она была бы привязана, ради которого ей хотелось бы жить. И пока он хоть в чем-то ей верит, она готова была сделать все, чтобы удержать эту веру.
– Да, да! – воодушевленно повторила Звенила и взмахнула руками, как белая птица, готовая взлететь. Ноздри ее раздулись, глаза широко раскрылись и заблестели. – Я принесу тебе его голову! Я найду ее, я вырву ее даже из рук самой Велы! Она будет у тебя! Клянусь Истоком Истира.
Лоб Держимира разгладился, он слабо кивнул. Звенила воодушевилась; губы ее улыбались, а в глазах тлела сумасшедшая решимость. И Держимир содрогнулся: иногда он боялся этой женщины. В ней он с детства видел живое воплощение своей судьбы: иногда благосклонной, но большей частью злой, то обещающей благо, то обманывающей. Но она тоже – часть его самого, и до самой смерти ему не суждено от нее избавиться.
* * *
Приближался полдень, и было очень жарко. Девушки уже выпили весь квас, припасенный до обеда, и теперь то одна то другая разгибались, вытирали рукавом, платком или подолом взмокшее лицо, шумно вздыхали.
– Ой, Хорсе пресветлый! – раздавались здесь и там жалобы. – За что же так томишь нас? Отродясь такой жаркой весны не было.
Репище, усеянное зелеными хвостиками всходов, тянулось широкой полосой до самого березняка, а не было пройдено еще и половины. На каждом шагу из кривоватых рядков торчали бледные былинки сорняков, и каждый стебелек казался горячим. Упругие корни сорной травы упрямо цеплялись за землю, колючие стебли кололи натруженные руки.
– Смеянка, да куда ты! – закричала Топотушка. – Куда ты бежишь? Нас хоть бы подождала!
– Вот погоди – будет бабка смотреть, она тебя за прыть не похвалит! – с досадой пригрозила Синичка. – Половину пропускаешь!
– Найди хоть один! – весело крикнула Смеяна, обернувшись.
Эти выкрики сестер, полные удивления, зависти и досады, немало забавляли ее. С тех пор как они начали полоть репище, она далеко обогнала всех и была почти возле самого березняка. Еще немного – и ей можно будет спокойно сесть на травку в тени березы и отдохнуть, глядя, как девушки и молодухи гнут спины на своих нескончаемо длинных грядах.
Синичка злилась напрасно: ни бабка Гладина, которая к вечеру придет посмотреть их работу, ни сам межевик не сумеют найти в рядке Смеяны хоть один крошечный сорняк. Сестры дивились, глядя, до чего легко и быстро Смеяна справляется с прополкой, которую раньше терпеть не могла. Прошлым летом Гладина и Варовит разве что поленом могли загнать ее на репище, в лен, в просо. А теперь она первая!
Притворно промахнув рукавом по лбу, Смеяна прятала улыбку. Никто, кроме нее самой, не мог увидеть статную девичью фигуру, идущую по репищу чуть впереди нее. Учуяв ее взгляд, полудянка обернулась и задорно улыбнулась Смеяне, не переставая работать. Сорняки так и мелькали в ее крепких загорелых руках, целыми тучами вылетая в междугрядья. Уже не первый день полудянка работала в поле со Смеяной, выполняя вдвое, втрое больше, чем смогла бы сделать самая прилежная и сильная девица. Старшие только руками разводили: Гладина и Варовит не привыкли хвалить непутевую Смеянку и не понимали, что с ней случилось.
– Может, замуж наконец захотела? – предполагал в растерянности Варовит.
– Вот погляжу, так ли она за прялкой будет проворна! – отвечала недоверчивая Гладина. – Может, у нее опять одно баловство на уме!
Первой добравшись до тени березняка, Смеяна опустилась на траву, прислонилась спиной к прохладному белому стволу в мягких пушинках отставшей кожицы. Полудянка улыбнулась ей, и Смеяна махнула рукой: иди куда хочешь! Полудянка повернулась на месте и вдруг разом оказалась в десятке шагов, пролетела над репищем, порхнула дальше, за овраг. Оттуда тоже слышались голоса: мужчины и парни возили навоз на отдыхающее в этом году паровое поле. К ним-то и улетела Полуденная Дева. Смеяна лукаво усмехнулась, вообразив, что увидит какой-нибудь из братьев, слишком заработавшийся и не ушедший в полдень отдыхать. Лукавая полудянка нагонит таких жарких видений, что он долго еще не опомнится.
– Смеянка, не лежи, нам завидно смотреть на тебя! – крикнула Топотушка. – Как ты только успеваешь!
– Хоть бы за водой сходила, что ли! – с досадой проворчала Синичка.
Верёна не подавала голоса, даже не разогнула спины, все дергала и дергала сорняки. Ее округлое лицо раскраснелось от усердия, по щекам катился пот, волосы на висках намокли, но она даже не поднимала рук вытереться. Она привыкла быть первой во всякой работе, и непонятные успехи Смеяны вызывали у нее недоумение и обиду. Как она ни старалась, а не могла догнать непутевую сестру.
– Правда, Смеянка! – подхватила Топотушка. – Или хоть холопа своего пошли! Мы тут зажаримся!
Грач, неторопливо собиравший в большую корзину выдранные девушками сорняки, вопросительно посмотрел на Смеяну. По его смуглому лицу тоже ползли капли пота, серая рубаха на плечах и на спине намокла и прилипла к коже. Но он даже не подавал вида, что ему нелегко. Для этого он был слишком горд, и его гордости не мог перебороть даже холопский труд.
– Иди, иди! – крикнула Синичка Смеяне. – И дружка своего ненаглядного с собой возьми!
– Да уж
