я, — это только кажется, что сложно, а если разобрать, то вообще ничего особенного.
— Не… — мотает он лохматой, по-модному подстриженной головой, — у меня в школе по рисованию всегда двойки были. Училка говорила, что у меня вообще таланта нет.
— У всех есть талант, — возражаю я, хмурясь.
Осуждать другого человека не хочется, но… Это кем надо быть, чтоб сказать ребенку, что у него нет таланта?
— Садись, попробуй.
— Сейчас? — растерянно уточняет Ваня и оглядывается на дверь больницы.
— Ты торопишься?
— Да нет, вообще-то… — пожимает он плечами, — у меня еще час есть перед треней.
— Спортом занимаешься? — спрашиваю я, протягивая Ване свой блокнот и карандаш.
— Ага… — он берет мои вещи с осторожностью, аккуратно, словно боясь сломать, — самбо…
— Хороший спорт, — киваю я, — тебе нравится?
— Да… — Ваня растерянно вертит в руках карандаш, — отец хвалит… Говорит, на город можно будет скоро выходить… А что мне рисовать?
— А что ты хочешь?
— Не знаю…
— Посмотри вокруг, что тебя привлекает? Что кажется интересным?
— М-м-м…
— Ну вот смотри… Я увидела эту иву вчера ночью. Она опустила ветви к самой земле, словно гладила ими траву, а сверху на листья падал свет от фонаря. И получалось странно, потому что листья у ивы, ты видишь? Они разные по цвету. Внутри — темнее, а снаружи — светлее. И вчера они светились… Это выглядело так, словно ветви покрыты крохотными искрами, и эти искры струятся вниз, до земли, и тонут в ней… Такой водопад… И мне захотелось поймать это мгновение, зарождение и гибель искр в темной траве…
Я замолкаю, понимая, что излишне увлеклась, и Ваня, наверно, считает меня немного чокнутой. Или не немного…
Но мальчик смотрит на меня странно, словно завороженный, брови нахмурены, в глазах — осмысление услышанного. В этот момент он одновременно похож и очень не похож на своего отца, жесткого и тяжелого Тагира Хазарова. Лицо такое же совершенно, в будущем обещающее тоже стать жестким, запоминающимся. А вот взгляд… Взгляд, как у Ани, внимательный и теплый… Надо же, как интересно… Какой контраст…
Ловлю себя на том, что подмечаю эти детали, чисто машинально, словно композицию к будущему портрету продумываю.
Господи, я неисправима…
Ваня моргает, приходя в себя, улыбается:
— Офигеть… Вот это воображение у тебя. Ты училась да, на это? В художке?
— Да, — мне забавна его реакиця. И приятна, чего уж там. — Ну, так что? Что-то тебя привлекает в окружающем пространстве?
Ваня внимательно осматривается, теперь уже как-то по-новому, словно мои слова что-то сдвинули в его мозгу, заставили иначе оценивать мир.
— Знаешь… Мне хочется вон те ворота нарисовать, — смущаясь, говорит он.
— Почему?
— А у них решетка прикольная, — объясняет он, — словно морда льва…
Приглядываюсь, действительно находя некоторое сходство в сочетании прутьев кованой решетки забора с мордой оскаленного льва. Надо же, а я и не замечала никогда.
— Нарисуй, — предлагаю я Ване.
— Да не, у меня не получится…
— Получится. Обязательно.
Ваня смотрит на меня, потом на карандаш в своих пальцах…
И нерешительно проводит грифелем по белому листу…
— Смотри, если карандаш ставить прямо, то линия получается вот такой, а если чуть набок…
— Ага… Сейчас…
Мы сидим, склонившись к блокноту и совершенно потеряв счет времени.
Ваня с увлечением рисует, а я с не меньшим увлечением наблюдаю за ним и помогаю. И ловлю себя на мысли, что ужасно скучаю по преподаванию. Оказывается, мне этого безумно не хватает: вот этих неловких движений, первых штрихов по белому листу, горящих глаз, когда начинает получаться, улыбок от осознания своей способности творить, выстраивать на холсте новый мир, подвластный только своему создателю.
— Нет, попробуй вот так.
— Но тогда не получится…
— Получится.
— Да блин!
— Спокойней… Вот так. Можно пальцем. Смотри…
— Ага…
— Иван!
Мужской голос вырывает нас с Ванькой из маленького мира, одного на двоих, заставляет вздрогнуть.
Мы синхронно поворачиваемся, и я чувствую, как сердце в испуге замирает.
На крыльце стоит Тагир Хазаров, отец Вани, и смотрит на нас.
И почему-то мне кажется, что ему не нравится то, что он видит.
Глава 26
Я торопливо поднимаюсь, Ваня встает следом, но тут же делает шаг вперед, вверх по ступеньке, и оказывается выше меня ростом! И явно не уже в плечах. Я подмечаю этот факт с невольным удивлением, думая, что это современные мальчишки такие рослые, или просто я — мелкая?
У Хазарова в любом случае позиция самая выгодная: он стоит наверху, смотрит на нас словно свысока, и взгляд его выдержать непросто. Я думаю, что Аня, судя по всему, человек недюжинной силы воли, если умудрилась отстоять у него сына, да еще и дочь ему родить… Хотя, для второго особой силы воли не нужно, Тагир Хазаров не выглядит человеком, которому можно отказать… Они оба, и он, и его соратник Каз — явно не те, кому способно противостоять большинство людей… И Аня тут, похоже, редкое исключение.
А я — нет.
Иначе бы не было дамоклова меча сегодняшнего свидания, и не тряслась бы я осиновым листом при одной мысли об этом.
— Привет, — Ваня спокойно встречает изучающий взгляд отца, — мы тут рисовали.
— Привет, — здоровается Хазаров, смотрит на блокнот и карандаш в руках сына, переводит взгляд на меня, и я выдвигаюсь вперед, потому что как-то стыдновато прятаться за спиной двенадцатилетнего мальчишки, — рисовали?
— Да, — кивает Ваня, — Маруся меня учила.
— Маруся? — чуть прищуривается Хазаров, и я немного бледнею под сканом его глаз, — вот как?
— Да, — отвечает Ваня, — глянь, я ворота нарисовал.
— Ворота… — Хазаров принимает от сына блокнот, рассматривает сначала мельком, судя по всему, не особенно рассчитывая увидеть что-то интересное, а затем уже более внимательно, изучает, бросает взгляд на исходник, затем опять на лист, после этого — на сына, и, наконец, долгий, изучающий — на меня. Молчит, а затем принимается листать блокнот, не спрашивая
