важности семейного тыла и привел в качестве примера счастливого супружества свой двадцатилетней брак с Марженкой, капитан наконец-то подобрался к сути дела.
— Кстати, вы еще встречаетесь с Гелеровой? — спросил капитан, как будто этот вопрос только что пришел ему в голову При этом он постукивал пальцами по столу, устремив взгляд куда-то за окно.
— Да, пан капитан. — Ярослав сразу смекнул, что это не просто праздный интерес.
Они оба помолчали.
— Ярослав, — сказал наконец Горник. Он посмотрел на подчиненного и откашлялся, будто у него кость застряла в горле. — Вы перспективный молодой человек, у вас вся жизнь впереди, — он снова откашлялся, — вам стоит следить за тем, чтобы не наделать лишних ошибок.
Ярослав начинал догадываться, к чему клонит капитан, но не знал, что на это сказать.
— Но ведь капитан Ирак тоже… как и Гана, и никого это не волнует… — смущенно пролепетал он.
— Пока что, пока что. Но знаете, время такое, вы только посмотрите на ситуацию в других странах — скажем, в Германии. Не то чтобы я предвзято к кому-то относился, Ярослав. Но с этими евреями вечно одни неприятности, не случайно именно они у Гитлера в немилости. Я вам это говорю как друг. На свете столько красивых девушек, зачем усложнять себе жизнь? Понимаете?
Ярослав помолчал немного, потому что во рту у него вдруг вырос огромный плесневелый гриб и не давал дышать.
— Да, пан капитан.
— Это хорошо, — сказал Горник, явно почувствовав облегчение.
— Разрешите идти, пан капитан? — спросил Ярослав. Стены комнаты сжимались вокруг него, потолок давил сверху, а в воздухе не хватало кислорода. Он почувствовал во рту кислый привкус. Ярослав выбежал из офицерского корпуса, свернул за угол, и там, где никто не мог его увидеть, наклонился вперед и, уперев руки в колени, вдохнул поглубже холодный зимний воздух.
Он потрясенно уставился на грязный плац перед собой. Неужели Горник намекал, что ему придется выбирать между будущим в армии и Ганой? Он оперся о серую стену канцелярского корпуса и стоял так еще долго после того, как тошнота отступила.
В полдень Эльза накинула на плечи шерстяную шаль, заперла лавку и по солнышку, вселяющему надежду, что уже скоро придет весна, перебежала через площадь и свернула в узкую улочку к дому пани Карасковой. Она прошла мимо часовой мастерской и через витрину увидела Карела Карасека, склоненного над работой при свете настольной лампы. Эльза поднялась по лестнице, тихонько постучала в дверь и вошла на кухню.
Людмила сидела за обеденным столом, на коленях у нее лежало посудное полотенце, а перед ней — несколько картофелин. Под столом, вокруг стула и по всей кухне валялись кожура и укатившиеся наполовину очищенные клубни. Левой рукой она придерживала картофелину на разделочной доске, а правая рука, сжимавшая нож, непослушно летала по воздуху, будто ей не принадлежала. Только иногда удавалось отрезать кусок кожуры, скорее случайно, чем по воле хозяйки, чаще всего нож попадал мимо.
Эльза бережно схватила Людмилу за руку и выдернула нож у нее из пальцев. Даже странно, сколько пришлось для этого приложить усилий. Эльзу совсем не удивило, что Людмила не попросила о помощи сына. Карел и так вечно проводил время за работой в мастерской на первом этаже, а с тех пор, как мать заболела и каждый день приносил ей новые тяготы, поднимался наверх только в случае крайней необходимости. Он осторожно ступал, отводил взгляд и делал вид, что не замечает слабости матери.
Сама Людмила осознавала, что ее состояние день ото дня ухудшается, но боролась с болезнью тем, что ее игнорировала. Она не рассказывала никому, как мир шатается у нее под ногами, как правая сторона тела не слушается приказов мозга и живет собственной жизнью. Но страх перед будущим и беспомощность только росли и все чаще выплескивались наружу.
Людмила посмотрела на Эльзу. На глазах у нее выступили слезы, с губ срывались приглушенные всхлипы.
— Что же будет дальше, что дальше? — прошептала она.
Эльза пристроилась рядом и потянулась к ближайшей картофелине, чтобы ее дочистить.
— Вам нужно найти кого-нибудь помогать по хозяйству.
Людмила кивнула:
— Я тоже об этом думала. — Она говорила медленно, слова выходили откуда-то из горла.
— Поискать? Тут приехало несколько семей из Австрии, они успели убежать от Гитлера. Может, кому-то из них нужна работа.
Людмила покачала головой.
— Из-за того, что они евреи?
Людмила посмотрела на нее чуть ли не с укоризной.
— Ты же знаешь. — произнесла она медленно, — это меня никогда не беспокоило. Но вряд ли такие женщины пойдут в служанки. Наверняка у них хватает средств, раз они смогли убежать от Гитлера. Все равно, они тут ненадолго. Уедут как можно дальше, как твой брат с семьей. — Она помолчала. — Тебе тоже надо уезжать. Продай дом или хотя бы сдай в аренду, пока ситуация не улучшится, мы с Карелом за ним присмотрим. Возьми девочек и переезжайте к брату. Здесь вас ничего хорошего не ждет.
Она устало вздохнула и несколько раз открыла и закрыла рот, как будто ей не хватало воздуха.
Эльза бросила почищенную картошку в кастрюлю, встала и набрала в нее воды. Людмила произнесла вслух те опасения, которые уже несколько месяцев терзали ее саму.
— Ну, я поспрашиваю для вас про какую-нибудь помощницу, — сказала она, будто не слышала Людмилиных слов.
— Я буду тебе благодарна.
Людмила несколько раз сглотнула, левой рукой придержала непослушную правую, с трудом встала и нетвердыми шагами переместилась на диван.
— Обещай мне хотя бы, что подумаешь над тем, что я тебе сказала.
Эльза, стоя спиной к ней, лишь едва заметно кивнула. Пока руки резали овощи для супа, в голове проносились десятки противоречивых мыслей. Она чувствовала, что Людмила Караскова права, не зря она проводила вечера, слушая новости, но сдать дом и переехать в страну, язык и обычаи которой Эльза не знала, казалось ей слишком серьезным шагом в неизвестность.
