была такой красавицей. И отец… – Она заговорщически улыбнулась Джеймисону. – Теперь понятно, в кого ты такой.
Джеймисон все еще ждал, затаив дыхание.
– Значит, вы их не узнаёте?
– Не могу сказать ничего определенного. – Она протянула ему снимок. – Рада бы помочь, да нечем.
Я внимательно смотрела, как она теребит многочисленные кольца на пальцах. Что-то знает.
– Джеймисон – сирота, – сказала я. – И этот приют ему знаком. Он знает, что на заднем дворе висели качели из старой шины.
Только выходец из семьи Ревелль мог заметить на лице Наны короткую вспышку раскаяния.
– Покопаюсь в старых записях, поищу. Вдруг пригодится.
– Спасибо. Вы не представляете, как это для меня важно. – Он поцеловал протянутую руку. – Хотите, посмотрю протечку на крыше?
– Нет нужды беспокоиться. Всякий раз, стоит только ее починить, белки растаскивают черепицу в каком-нибудь новом месте.
– Давайте все-таки попробую. Это самое малое, что я могу для вас сделать.
– Было бы очень любезно с твоей стороны. – Ее улыбка была искренней, но в ней сквозила печаль. Мне хотелось задействовать свою дополнительную магию, попытаться разглядеть, что скрывает Нана, но я понимала, что в этом нет нужды – бабушка всегда охотно делилась со мной своими мыслями.
Джеймисон замешкался в дверях, но я махнула ему:
– Иди, догоню через минуту.
С полной надежды улыбкой, от которой мне слишком сильно стеснило грудь, он вышел.
Нана потерла руку там, где он поцеловал:
– Хороший мальчик.
– Гм-м. – Мы выглянули в окно – он спускался с крыльца, перешагивая через ступеньку. – И к тому же красавчик.
Я внимательно рассматривала расшатанные кирпичи каминной полки.
– А я и не заметила.
– Конечно. Так я тебе и поверила. – Нана села обратно на диван, откинулась на потертую подушку и закрыла усталые глаза. – Если тебе есть дело до этого мальчика, подожди несколько дней и скажи, что я не нашла никаких записей. Или что его родители скончались на материке, но очень любили его.
– Кто они? – Я подалась к ней. – И почему ты ему не говоришь?
– Потому что иногда лучше не ворошить прошлое. – Она отвела повлажневшие глаза.
Я села рядом с ней и стала ждать, пока она взглянет на меня.
– Нана, Джеймисон лучший друг Роджера. Он давно ищет ответы. Думаю, он имеет право знать правду, какой бы она ни была.
– Как думаешь, это правильно – за несколько дней до выборов разгуливать с красивым парнем? – Она выгнула подведенную бровь. – Дьюи не станет этого терпеть.
– Джеймисон всего лишь мой друг. – Это было не совсем правдой, ведь я все еще помнила вкус его губ, мягкость поцелуя. – Скорее, он друг Роджера. Кроме того, Ревелли никогда не обещали хранить верность своим клиентам. – Это точно не поощрялось после всего, что случилось с Роджером.
– Но ведь Дьюи не просто клиент, да? Он и камня-то тебе не давал.
И вот опять на первый план вышло то, что отделяло меня от остальной семьи. Они искали подход к клиентам ради драгоценных камней, а я к Дьюи – ради дешевого спиртного. И того великолепного зимнего театра.
Я поцеловала бабушку в щеку.
– Увидимся завтра на спектакле?
– Куда ж я денусь? – Она, все еще немного бледная, откинулась на спинку дивана. Та фотография сильно выбила ее из колеи.
Нана сделает все как надо. Через день-другой я снова подойду к ней с расспросами.
Я вышла на крыльцо, и Джеймисон перестал стучать молотком по крыше.
– Там сзади есть лестница. Только будь осторожнее, тут…
Одним прыжком я вскочила на перила, затем запрыгнула на крышу.
– Скользко, – закончил он.
– Для тебя, наверное, да. – Я опустилась на влажные черепицы. – Почему тут пахнет обедом?
– Я привязал к карнизу чеснок из огорода. Белки терпеть не могут чеснок.
– Прямо как вампиры. – Я потерла пальцем дольку.
Его глаза округлились:
– Неужели вампиры существуют на самом деле?
– Нет, конечно. Но Роджер часто наводил на нас ужас рассказами о Хроносе Дракуле, который мечтает выпить нашу магическую кровь. – Роджер обожал пугать нас до дрожи в коленках. Стоило кому-нибудь порезаться бумагой, и он требовал тут же спрятать ранку, иначе на нас откроют охоту искатели кровной магии. – Помочь?
– Уже закончил. – Он захлопнул ящик с инструментами. – Нашел его рядом с качелями из шины.
– Ты и вправду тут бывал.
– Невероятно, да? – Он подал мне руку. – Пойдем? Не хочу, чтобы ваши паниковали из-за того, что их звезда куда-то пропала.
– Поверь, скорее Роджер и Триста заметят твое исчезновение. Ты для них ближе, чем я для своих родных.
Я нечаянно сморозила глупость. Джеймисон обернулся и с удивлением посмотрел на меня. Жаль, что нельзя забрать эти слова обратно. И не потому, что они лживые, – нет, в них жила жестокая болезненная правда. Просто прозвучали они очень уж нелепо. Бедная Лакс Ревелль жалуется сироте на то, что не чувствует достаточной близости со своими пятьюдесятью тремя двоюродными братьями и сестрами, четырнадцатью дядюшками и тетушками, бабушкой и бесчисленными троюродными и сводными родственниками.
Под взглядом этих голубых глаз я оцепенела.
– А как же Колетт и Милли?
– Я думала, что в этот раз мы для разнообразия поговорим о тебе, – бодро ответила я. – У тебя хорошо получается переводить разговор с себя на меня. – Может быть, благодаря этой привычке он и завоевал симпатию моей семьи.
– А у тебя прекрасно получается делать так, чтобы тебя ни о чем не спрашивали.
В его вопросах сквозило непривычное любопытство. У него хватало такта не вытягивать из меня ответы, однако отмолчаться почему-то было неудобно – казалось, я его обижаю.
– Я люблю их как родных сестер, но сейчас мы все сильно заняты.
– Ты по ним скучаешь.
Я натянуто рассмеялась:
– Мы семь лет ночевали в одной спальне. – Это была комната моей мамы. Но Милли и Колетт не хотели жить вместе с отцами, и к тому же мы ни в какую не желали разлучаться.
– И все равно ты по ним скучаешь, – повторил он уже мягче.
Мне до боли в груди хотелось поговорить об этом. Кому я могла довериться? Только не Нане – ей было невыносимо смотреть, как мы с сестрами отдаляемся друг от друга. И уж точно не дяде Вольфу. Но как описать причины нашего разлада, не упомянув о моей магии?
– Мы больше не ходим в столовую вместе.
Как будто дело только в этом.
– Что ты имеешь в виду?
Я подняла с крыши мокрый листок и покрутила в пальцах.
– После гибели наших мам мы взяли за правило всегда сидеть за одним и тем же столом. Он стоял близко к кухне, но при этом далеко от тетушек и дядюшек, поэтому мы чувствовали себя очень взрослыми. Не знаю, почему я вдруг об этом вспомнила. Глупо.
Он откинулся назад, опираясь на руки.
– Нет тут ничего глупого. Давно известно, что в столовой одни столы гораздо лучше других. Поверь, я в этом разбираюсь.
Наверное, в его приюте тоже обедали в общем зале.
– Оставшись без матерей, мы в первые месяцы бесконечно строили всякие хитроумные планы, как усесться за тот самый стол, опередив Роджера и мальчишек. Понимаю, как нелепо это звучит – волноваться о том, кто где сидит, когда мы только что потеряли наших мам. Но в то время мы были этим одержимы.
– Тебе было лет одиннадцать, да?
Я с трудом кивнула.
– Что изменилось между тобой и сестрами?
– А почему ты решил, будто что-то изменилось?
Он неуверенно объяснил:
– Когда ты с ними, у тебя настороженная улыбка. Ты рада видеть их, любишь их, но… как будто отстраняешься.
Я взглянула на него:
– И все это ты понял только по моей улыбке?
– Может быть, я ошибаюсь, – признал он. – Но у меня повышенная чувствительность к твоим улыбкам.
У меня дрогнуло сердце.
– Да?
– В Сент-Дугласе у некоторых монахов был дурной нрав. – Он отвел глаза. – Я научился читать людей по лицам.
Ясные глаза, ямочки на щечках… У Джеймисона были свои маски.
– Тебя били?
– Да ничего, – усмехнулся он. – Зато мне еще много лет будет о чем рассказать за бокалом вина.
Я дождалась, пока он снова посмотрит на меня.
– Тебя били?
Молчание. Даже без своей магии я видела, как глубоки его шрамы. Что за люди эти святоши? Кем надо
