Я говорила, что главное — это мотив. Без всевидения мы не можем знать, каким будет плод наших действий. Принесем ли мы зло или благо. Но с чистым сердцем и помыслом всё будет благом. А Тысячеликий его хочет для всех. Особенно для тех, кто адски страдает.
— Ценой смерти других! — ужаснулся я ее речью.
— Можно сказать, он освобождает их из ловушки. Хорошие практики дхармы способны осознать эту ошибку и после смерти устремятся уже в настоящие Чистые Земли. Убивая, Тысячеликий им помогает.
— А плохие?
— Они часто падают в ад, упустив драгоценную возможность встать на путь к цели. Ради их спасения Тысячеликий и совершает свой грех. И он должен быть настолько ужасен, что для других места в аду больше не будет.
— И ты в это веришь? — спросил я, потрясенный коварством.
— Я нет. А он да. Достаточно этого, — пожала Гейла плечами.
— Тогда что делает Кай?
— Пытается стать точно таким же. Но не заполнить своим телом весь ад, а остановить это безумие, уничтожить ловушку и Тысячеликого. А сделать это можно, только упав в его бездну.
— И Бюро, понятно, об этом не знает.
— Оно служит ему, как и подобные мне. Кажется, таких как ты, в вашем мире называют «челнок»? Практики дхармы здесь делают так же. Они приносят к нам самое дорогое — свои благие заслуги. Это валюта, ее пожирает Тысячеликий. Их здесь кидают. А потеряв ее, бедняги возвращаются в нижние земли. Вы своего рода все «челноки». Такова суть сансары. Редко кому удается вырваться из этого круга.
— А как же ты? Твои благие заслуги, нирвана и просветление?
— Благо других — это важнее. А я уже пала. Хочешь посмотреть на мой истинный облик?
Гейла вынула из прически заколку, и волна белых волос тяжело упала на плечи. Мир тотчас изменился, вспыхнув огнем. Он теперь всюду. Языки пламени окутали фигуру в черном платье с шипами, подчёркивая манящие изгибы идеального тела. Кожа светилась мерцающим золотом, а прежде голубые глаза пылали, как раскалённые угли. Вихри кружили вокруг неё, то скрывая силуэт, то вырисовывая его с новой силой.
Она парила в огненном водовороте, подняв руки и запрокинув голову. Пламя ласкало её, точно любовник, окутывало жаром как покрывалом. Казалось, она и есть это пламя — яростное, опасное и неудержимое. Хищная улыбка обещала наслаждения всех видов порока, искушая грехом.
Качнув загнутыми полукругом рогами, Гейла открыла тяжелые, окованные черным металлом ворота. За ними озеро крови и алые всполохи. Волны набегали, полируя человеческие кости и черепа, выброшенные на берег прибоем.
Это был ее лимб. Но мне всё равно. Охваченный вожделением, я был готов пойти за ней хоть на край света. Но Гейла остановила, прижав к моим губам пальчик:
— Молчи! Видишь, как охотно обманутый страстью спускается в ад? Но тут только боль. Понадобятся эоны жутких страданий, чтобы подняться обратно. Здесь место для Кайя, не для тебя. Он убивает, чтобы избавить таких же глупцов от этой трагической участи…
Я хотел возразить, но уже не успел. Автобус остановился, качнувшись, и мы услышали пение муэдзина. Призыв на утреннюю молитву с высот минарета. Чужая земля.
Глава 16
Протерев глаза, мы сонно вывалились из автобуса и замерли, слегка оглушенные движухой вокруг. Вроде бы раннее утро, а жизнь здесь кипит. Большая стоянка квадратом и лавки по периметру — ковры, ковры и ковры. Люди толкаются, снуют и торгуются, кто-то уже торопливо пихает в нижний багажник мешки — чувалы, как здесь говорят.
Поляки, румыны, наших немного. И все покупают ковры. Набивают ими автобусы под самую крышу. Шерсть, синтетика, два на три, три на четыре — от пятнадцати до двухсот баксов за штуку. У нас бы пошли, только как их везти? Молдаване-то сгрузят их прямо к дому, а у нас как экспедиция на Северный полюс и всё на себе. И попробуй таможню со всем этим пройти.
— Мить, возьмем пару штук? Позырь, как берут! Я в общагу на стену повешу, наши охереют, а потом мож продам! — вцепился в один из ковриков Ванька. Ажиотаж чрезвычайно заразен, у него горели глаза.
— Брат-на, только топтан. Десять штюк! — предупредил турок, энергично пакуя кому-то чувал.
— Вань, ты дурак? Мы ж культурные люди, а ты как с дерева слез, — оттащил его я.
— С автобуса, — хмуро поправил он, неохотно отпуская ковер. — Дык все же берут.
— И что? Думаешь, кончится прям? Дефицита тут нет, капитализм. К тому же в автобус с этим нас не возьмут. Он после обеда уходит, там места нет. Оглядимся, подумаем. Нам бы, чтобы меньше тащить.
— Ночуем? Дык дорого здесь. И жрать хочу. Счас бы спороть пару кюфтет… — пошевелил он ноздрями, учуяв дивный аромат шаурмы.
Мне и самому было от этого запаха дурно. Подойдя ближе, мы завороженно разглядывали вертел с дымящимся мясом у маленькой печки. Усач в белом колпаке виртуозно стриг поджаренную и сочную стружку в располовиненный румяный батон. Узкие длинные ножи ходили, как сабли — вжик-вжик, вжик-вжик…
— Годнота-то какая! — восхищенно сказал Ванька, глотая слюну.
— Пять баксов, возьмем? Одну на двоих? — предложил я, чувствуя, что голова начинает кружиться. Надо что-то сожрать.
— Чо? Ты сдурел? Это ж джинсы! А сколько они стоят у нас? — теперь уже он меня оттащил.
— Слушай, если всё пересчитывать в шмот, нам кирдык. Сдохнем, нахрен, от жадности с деньгами в руках.
— Не, вон чувак со жратвой. Их возьмем.
Турчонок нес на голове огромное блюдо с бутербродами — сыр, лук, яйцо. Два за доллар. Плюс в том, что булка очень большая и вкусная, почти что пирог.
Быстро умяв их, воспряли духом. На почти сытую голову и мысли другие. Для начала бы найти где-то номер. Если впрямь дорого, то лучше бы прямо сегодня уехать.
Балканбазар покидали с опаской. С ним всё понятно, тут только ковры, а что будет там? Прямо напротив полицейский участок. Стоят в черной форме, пистолет, автомат без приклада. Хищные обводы крутых мотоциклов с мигалкой. Не забалуешь. У нас таких нет.
Эта улочка уже с запчастями. Колеса, литые диски, громкие бренды. Как поняли, тут группируются по виду товара, десятки однотипных магазинов подряд. Отелей полно, я
