в это время лежал на солнце и ждал, пока резина высохнет. Грузов проплавал почти 50 минут — только Пушкину удавалось пробыть под водой больше. Вдобавок выяснилось, что, стоя на страховке, Женя совершенно не чувствует ни движения водолаза под водой, ни передаваемых сигналов; он не мог отличить подергивания веревки, зацепившейся за лед у лунки, от сигналов водолаза. Жене не раз приходилось вытаскивать упирающегося изо всех сил Пушкина на поверхность. В таких случаях Саша бывал очень, очень недоволен и, сорвав шлем, бурно выражал свое негодование. Особенно неприятно бывало, если Евгений вытаскивал водолаза с глубины 30–35 метров, так как спуск обратно требовал времени и усилий. Как ни доказывал Женя, что отличить сигнал от случайного подергивания невозможно, мы никак не соглашались: раз мы сами могли, почему же не мог он? Правда, как это делается, объяснить мы были не в состоянии: тут все зависит от практики.
Потребовалось несколько дней, чтобы Женя все освоил, а до этого каждый из нас, если на страховке стоял Грузов, постоянно опасался, что вот-вот он будет извлечен наверх. Задержки, связанные с ними препирательства и всевозможные неполадки немало нас забавляли, но это была пустая трата времени.
Ко всему этому во время погружения у меня вышел из строя подводный фотоаппарат. Виноват был я сам. Аппарат заело, и, надеясь преодолеть задержку силой, я слишком сильно повернул рычаг. Все происходило на глубине 40 метров, где мысли как бы замирают в голове и простейшее действие требует тщательного обдумывания. Если бы я подумал подольше или глубина была меньше, то понял бы, что прикладывать силу не стоит — фотоаппарат был основательно сломан. Ближайшие четыре дня все мое свободное время уходило на разборку и ремонт камеры. Хотя механизм удалось починить, но он стал работать очень ненадежно и нередко отказывал в самых неподходящих случаях.
Когда мы, наконец, управились с пятью спусками, стало ясно, что так дело не пойдет. Слишком много времени уходило на надевание и снимание костюмов, хождение от балка к лунке и подготовку к погружениям. Малейшая непредвиденная задержка выбивала нас из колеи, и на обработку собранного материала оставалось слишком мало времени.
Мы обсудили сложившееся положение и придумали несколько схем, применение которых должно было улучшить организацию спусков. Эти схемы определяли последовательность погружений, страховки, вспомогательных работ и т. п. В ближайшие дни испытали их на практике и остановились на самой простой: теперь ежедневно один из нас совсем освобождался от погружений, зато он должен был чистить лунку, подготавливать все для погружений и страховать двух других, которые делали по два спуска. Тот, кто не спускался, в какой-то мере отдыхал после двух дней довольно серьезных погружений и, хотя количество спусков в день уменьшилось с пяти до четырех, мы сильно выиграли в организации и экономили много времени. Теперь между выходом из воды одного водолаза и погружением следующего проходило всего 5–7 минут, а на все четыре погружения вместе с подготовкой уходило обычно 4–5 часов, оставался резерв времени на случай мелких задержек. Система оказалась настолько удачной, что мы придерживались этого способа до конца нашей работы в Мирном.
В это время нас стали часто посещать зрители, и почти каждый раз случалось что-либо непредвиденное. Неожиданности бывали разные, но почему они выпадали именно в эти дни, трудно сказать. Сначала посмотреть на наши погружения приехал польский полярник Ричард Чайковский — в своей стране он был одним из пионеров подводного спорта, не раз погружался в Балтийском море и даже написал первую в Польше книгу о подводной фотографии. Он очень заинтересовался погружениями в Антарктиде, а так как он оставался зимовать на станции Молодежная, в Мирном у него было свободное время, и он мог провести с нами весь день. Вначале все шло как обычно. Наступила очередь Пушкина спускаться и собирать количественную пробу на глубине 32–35 метров. Я взял страховочную веревку, Саша ушел под воду, ничто не предвещало каких-либо неожиданностей. Прошло несколько минут, как вдруг конец резко дернулся, потом ослабел, и вновь его натяжение стало меняться — он то натягивался, то болтался совершенно свободно. Это не были сигналы водолаза, в этом я был уверен, но в то же время я не знал, что бы это могло означать. Вытащить водолаза — но скорее всего с ним ничего не случилось, в любом случае он наверняка дал бы сигнал, да к тому же едва ли что-нибудь может случиться с опытным водолазом всего через несколько минут после начала погружения. Но тут среди странных потягиваний я уловил трехкратный сигнал: Саша просил поднимать его наверх. Отчасти это меня успокоило: подавался сигнал обычного, а не аварийного всплытия, но вместе с тем рывки были не такими, как всегда, слишком частыми и неровными. Несколько быстрее, чем обычно, я стал выбирать конец. Сигнал между тем повторился, Пушкин просил ускорить подъем. Теперь уж были все основания для беспокойства, и я стал тащить веревку изо всех сил.
Я увидел Сашу еще под водой, из дыхательного автомата вырывались пузыри выдохнутого воздуха, значит, он, по крайней мере, был жив и дышал. Почти в ту же секунду Пушкин высунул голову из-под воды и мгновенно сорвал с себя шлем. Он дышал быстро и тяжело, но не это привлекло наше внимание. Плечи, руки, грудь водолаза, дыхательный автомат акваланга — все покрывала какая-то странная переливающаяся масса. Мы не сразу догадались, что это такое, и только через несколько секунд я понял, что перед нами большой осьминог. Стали отдирать от Саши щупальца, они держались не очень плотно, но их было восемь, и как только отрывали одно, другие присасывались снова. Наконец Пушкин вместе со спрутом вылез из лунки, и мы сняли огромного моллюска. Осьминог был большой, каждая рука достигала в длину почти метра, но самым удивительным была тонкая эластичная перепонка, соединяющая все руки в один огромный зонт. Весь он был странного светло-пурпурного цвета, который все время менялся, то краснел, то бледнел, то делался серо-лиловым, а в середине прятался небольшой клюв, очень похожий на клюв попугая. Налюбовавшись зверем, мы осторожно положили его в ведро, он там не поместился, то одна, то другая рука то и дело высовывались наружу. Весил он, видимо, около полупуда. Это был, как выяснилось впоследствии, самый крупный осьминог, найденный в Антарктике. По словам Саши, встреча с осьминогом произошла так. Пушкин опустился на глубину около 20 метров и неожиданно ниже себя увидел в толще воды огромный зонт — осьминог спокойно висел, не делая никаких движений, и
