ещё Паша сможет взять на себя ту кучу надоедливых баб, которая там обязательно будет, чтобы я смог оттянуться со Светиком.
Довольный своим решением, я бросаю взгляд на настенные часы. Ещё два часа страданий.
— Твою мать, — вздыхаю я и ложусь лбом на клавиатуру.
Я надеюсь, что рандомная комбинация кнопок напечатает что-нибудь нецензурное и разошлёт всем, с кем мне приходится возиться на этой работе.
***
— Как, блин, пользоваться этой штукой вообще?
Перед вечерней пробежкой я помыл башку. Это была ошибка.
Теперь я, стоя у зеркала в ванной, безуспешно пытаюсь высушить патлы. Паша красноречиво молчит в трубку, когда я задаю очередной вопрос. Но как только тот снова открывает рот и начинает мне отвечать, я врубаю фен на максимум и дую себе в лицо. Дело в том, что советы старосты нифига не помогали.
Обдув холодным воздухом затылок и виски, я снова выключаю фен и берусь за расчёску.
— Это пиздец, — сообщаю, сжимая сотовый в другой руке. — Быть девчонкой — отстой.
— Как будто твоя прошлая жизнь была проще, — справедливо подмечает Пашка, и я не могу с ним не согласиться. Проще — не была, но в подобных вещах проблем точно не возникало. Хотя бы потому, что я ни разу не сталкивался с подобными вещами.
— Вот ты когда-нибудь сушил хаер? — спрашиваю я.
— Сушил, — отвечает Паша, и я уже открываю рот, чтобы подколоть его «так ты из этих?», но староста будто чует, поэтому добавляет: — Когда в бассейн ходил.
Бассейн — это хорошо, но от моего подкола старосту не спасает.
— Так ты из этих, — говорю я, громко усмехнувшись.
— Но сейчас волосы сушишь именно ты, — отвечает Паша, — и ты в бассейн не ходишь. Следуя твоей логике…
Я снова врубаю фен. Немного подсушив волосы сзади, я его опять вырубаю. И делаю это крайне вовремя, потому что кто-то настойчиво атакует мой дверной звонок.
— Ты чё, пришёл? — спрашиваю я, откладывая фен.
— Нет, я дома, — отвечает Паша, из-за чего я слегка напрягаюсь.
Гостей сегодня я точно не жду.
На полусогнутых ногах я выглядываю из-за двери ванной комнаты и бросаю взгляд на входную дверь. Свист звонка продолжает гулять по всем комнатам и с каждой секундой кажется всё более напрягающим.
— Кто-то припёрся, — шепчу я в трубку.
— Глянь в глазок, — отвечает Паша, и тоже шёпотом, — только не открывай.
— Ага.
Я двигаю по коридору, ощущая необъяснимую тревогу. И кому я вообще мог понадобиться в подобное время? Дверная ручка дёргаться, когда я почти подхожу к прихожей. Я улавливаю слабые удары по двери, и мне начинает казаться, что кто-то за ней кричит.
Пиздец, думаю, рефлекторно сжавшись, чтобы стать меньше и тише. Я жму пальцем по динамику, чтобы заглушить голос Паши, и прячу телефон в карман. На всякий случай, если ко мне вломятся какие-то ублюдки, староста хотя бы будет об этом вкурсах.
Я прихватываю край пимпочки на дверном глазке и отодвигаю его в сторону, а сам заглядываю.
Тьфу ты, блять.
Схватившись за ключ, я стремительно открываю дверь и яростно распахиваю её перед Овечкиной. Но всю мою злость как ветром сдувает, когда я застаю Ларису в ужасном состоянии.
Она, вся зарёванная, красная, с опухшими глазами, тотчас бросается на меня.
— Лера, — завывает Овечкина, я чувствую её слёзы собственной шеей, в которую она утыкается. — Я так перепугалась! — сообщает она. — То, что ты сделала с Будиловой, и то, как вела себя… я такого напридумывала себе.
Схватив меня за плечи, она отстраняется и заглядывает мне в глаза, не переставая плакать.
— Я читала на каком-то форуме… да… когда человек планирует покончить с собой, то начинает вести себя иначе. Он может вести себя провокационно… прямо как ты, Лера, — с трудом произнеся это, она ударяется в душераздирающий вой и слегка сгибается. — Я думала, что ты что-то сделала с собой… я думала, что ты… что ты…
Совесть меня по частям разъедает. Я пытаюсь успокоить Ларису, хлопая по спине и плечу, но лучше от этого не становится.
Тогда я принимаю ответственное и, возможно, безумное решение.
Схватив Овечкину обеими руками за лицо, я заставляю её поднять голову.
— Слушай, — говорю, — я, блять, не Лера! — И бью себя кулаком в грудь. Аж больно как-то. — Я Валера Рыков, и всё, что я делал до этого, делал именно я, а не Лера.
— Что?.. — шмыгает сопливым носом Лариса, не отводя от меня глаз.
— Всё именно так, как я сказал! Леры тут нет. Только я — Валера Рыков. Давай, вытирай сопли, поговорим нормально, без этой твоей… Лариса? Блять, Лариса!
Её тело обмякает в моих руках. Мне недостаёт силёнок, и я спускаюсь на пол вместе с Овечкиной. Свежие новости нокаутируют её с двух ног.
Я пытаюсь привести её в чувства, немного похлопав по щекам, но это не помогает.
— Твою мать, Овечкина, — громко выругавшись, я не глядя достаю телефон из кармана и говорю уже в трубку: — Пашок, ты ещё тут?
— Я уже собираюсь, — отвечает он.
— Она вырубилась!
— Просто обморок, — заверят меня он, и я слышу какое-то эхо, будто он уже в подъезде. — Проверь пульс на всякий случай.
Я подбираю запястье Овечкиной и как следует его прощупываю.
— Живая, — докладываю.
— Отлично, — вместе с голосом Паши слышно бренчание ключей. — Дай мне двадцать минут. А пока попробуй привести её в чувства.
Именно этим я и решаю заняться, пока жду старосту.
Кое-как перетащив Овечкину из прихожей в гостиную, я сначала складываю на диван её конечности, а уже потом пытаюсь поднять и всё остальное тело. С горем пополам мне это удаётся.
Затем я сажусь на кресло, сложив руки на груди, и жду Пашу. Будить Овечкину без его присутствия я как-то не решаюсь. Ссыкую. Мало ли что она ещё выкинет.
Ждать приходится недолго. Староста очень быстро добирается до меня, и я открываю ему дверь с самым хмурым своим видом. Он без лишних слов проходит внутрь, даже не разувшись.
— Слышь, козёл, ты чё, в подъезде родился? — я догоняю его с претензией и стаканом воды.
Паша тут же хватается за стакан и берёт в рот немного воды, которую фонтаном брызгает
