делать?
Ничего не попишешь, приходится возвращаться. Указываю на щель в автомате и наставляю:
— Суньте билет сюда, а когда он вылезет сверху, заберите. Створки откроются автоматически.
Клемент послушно выполняет первую часть моих инструкций, и автомат выхватывает у него билет.
— Охренеть! — взвизгивает он и отдергивает руку, словно ошпарившись.
— Билет! Хватайте билет! — воплю я.
Он хватает билет и протискивается в проход, когда створки уже закрываются. С замысловатыми телодвижениями и цветистыми эпитетами он, наконец, проходит на платформу.
Стайка подростков пихает друг друга локтями и хихикает над его эскападами. Честно говоря, и правда смешно.
Несмотря на перенесенное унижение, Клемент не пострадал.
— Никогда не думал, что скажу это, но мне больше нравился «Бритиш рейл», — ворчит он.
Не знаю, смеяться мне или броситься на рельсы.
Во избежание очередного прилюдного позора увожу золотоискателя в самый конец платформы, подальше от остальных пассажиров.
— Повезло с расписанием. Наш поезд через три минуты.
Клемент кивает и выуживает из кармана безрукавки сигарету.
— Здесь нельзя курить.
— Кто сказал?
— Такой закон. Курение во всех общественных зданиях запрещено.
— Так мы же снаружи.
— Клемент, не я издаю законы. Курить здесь нельзя.
— Да что, черт побери, произошло в мире? — возмущается он, убирая сигареты.
Поезд мы ждем молча. То ли Клемент дуется, то ли он угрюм по умолчанию, но в любом случае я рада, что поток вопросов иссяк.
Наконец показывается грохочущий поезд и с пронзительным скрежетом останавливается у платформы.
Я направляюсь к пустому последнему вагону. Когда двери с шипением открываются, Клемент возникает рядом.
— Класс! — восхищается он.
Проигнорировав его замечание, захожу внутрь и занимаю место возле окошка. Клемент плюхается напротив и вытягивает ножищи в проход.
— Думаю, вагона для курящих здесь тоже нет?
— Правильно думаете.
Я бросаю взгляд на часы. До прибытия на вокзал Ватерлоо пятьдесят минут. Почему меня не оставляет ощущение, что это будут самые длинные пятьдесят минут в моей жизни?
Двери с шипением закрываются, вновь приводя Клемента в восторг.
Затем воцаряется уютная тишина. Через шесть минут, однако, мое блаженство грубейшим образом прерывается.
— Ну и как вы их называете? — вопрошает Клемент.
— Кого их?
— Ну этих… которые не белые.
— Хм, правильный термин, по-моему, «представители цветных рас».
— Не вижу особой разницы.
— Второе слово еще можно использовать, но вот первое — ни в коем случае.
Уставившись в окно, Клемент задумчиво поглаживает усы.
— Я не расист, — заявляет наконец он.
— Я этого и не говорила, Клемент. Но вот те слова расистские.
— Разве? — отзывается он, по-прежнему не отрывая взгляда от окна.
— Да. Вне всякого сомнения.
— Это не тот расизм, что я знавал.
— Что вы имеете в виду?
Клемент наконец-то поворачивается ко мне.
— Был у меня один знакомый черный, Феликс Томблин. Славный парень.
Он ожидает моей реакции на слово «черный» и, поскольку таковой не следует, продолжает:
— Еще в начале шестидесятых он вместе с семьей перебрался в Англию с Ямайки. Многие из той части света искали у нас работу — да и жизнь получше, коли на то пошло. У Феликса были родители и младшая сестра, Лорна. Жили они в паршивом таунхаусе, через несколько улиц от моей любимой пивнушки — там-то я с ним и познакомился. В те времена район наш был той еще дырой. Черт его знает, чего им приспичило там поселиться, хотя они и казались вполне довольными. Симпатичные люди.
Опасаясь, что Клемент собирается попотчевать меня очередной байкой с болторезом, я пытаюсь изобразить отсутствие интереса. Он даже не замечает.
— Вот только местные совсем не обрадовались, что Феликс с семьей поселились в белом районе. Их оплевывали на улице, совали собачье дерьмо в почтовый ящик, и они со счету сбились, сколько раз бедная Лорна приходила из школы в синяках и ссадинах. И в конце концов Феликс начал заниматься боксом, чтобы защитить свою семью. Несколько лет его только и пинали, но в конце концов кое-кому досталось.
Я искренне потрясена.
— Это ужасно.
— Нет. Это расизм. Ненависть к другому человеку только потому, что у него кожа другого цвета. Лично для меня что изводившие Томблинов скоты, что педофилы — одного поля ягоды.
Клемент подтягивает к себе ноги и наклоняется ко мне.
— Видишь, пупсик, я вовсе не расист.
Под его пристальным взглядом поверх голубых очков я медленно киваю.
Если бы мне даже хотелось поспорить, рассказ Клемента производит впечатление. Уж больно яркую картину прошлого он рисует. До такой степени яркую, что прямо веришь. Подобным даром обладают некоторые из лучших писателей, что мне доводилось читать. Даром выводить читателя из реальности и незаметно помещать в воображаемый мир.
— А если тебе требуется подтверждение, за свою жизнь я перепихнулся с немалым количеством черных телок, — добавляет Клемент, и его небрежный сексизм в мгновение ока разрушает мое восхищение.
— Спасибо, верю на слово.
Поезд делает остановку, но наше уединение, слава богу, никто не нарушает.
По-видимому, вдохновленный ускоряющимся стуком колес, Клемент возобновляет пытку вопросами.
— Пупсик, а сколько тебе лет?
— А что?
— Да просто, для поддержания разговора.
— Тридцать шесть.
— Замужем не была? И детей нет?
— Нет и нет.
Развивать тему мне совершенно не хочется, и я перехожу в контратаку.
— А вам?
— Примерно?
— Как правило, люди знают точно. А чтобы не забыть, существует такая вещь, как день рождения.
— Даты своего рождения я не знаю. Месяц могу назвать, год тоже. Но вот число — нет.
— Как же это вы не знаете собственного дня рождения?
— Потому что моя мамаша подкинула меня к дверям Королевской общедоступной больницы в Холлоуэе через какое-то время после моего рождения. А вот через какое — часы, дни или недели, — неизвестно.
Я только сочувственно улыбаюсь в ответ.
— В общем, родился я в ноябре 1935-го, — продолжает Клемент. — А уж с арифметикой ты сама разберись.
— Что ж, для мужчины на девятом десятке вы в прекрасной форме.
— Ага, — фыркает он. — Но не в такой уж и хорошей для мужчины в начале пятого.
«Бет, оставь эту тему!»
Мы оба умолкаем и смотрим в окно.
Ближе к Лондону открытые поля и леса сменяются жилыми массивами и промышленными сооружениями. Вдали уже маячат бетонные многоэтажки, уродливые сестры современных зданий со стеклянными фасадами, заполняющих тот же горизонт. Открываются все новые виды, угнетающие и притягательные одновременно.
Я снова поворачиваюсь к своему спутнику.
— Вам не кажется, что сейчас самое время рассказать о вашем плане поподробнее?
— Возможно, — задумчиво отзывается он, и не думая отрываться от пейзажей за окошком.
— Клемент?
Он выходит из своего отрешенного состояния, молча поднимается и идет по вагону, по очереди оглядывая все сиденья
