«Давайте откроем все», — решила Ринка, помолчав. Женька и Рудик кивнули в сумраке водокачки — казалось, она могла бы обойтись и без слов, и каждый понял бы и так, будто все они принадлежали к тайному братству.
Они потели и пыхтели, висели на вентилях, откручивая их — улицу за улицей, почти чувствуя, как по венам дачного водопровода снова струится вода.
— Вот так, — довольно подытожил Рудик, — вот так.
Потом они бежали по поселку до дома и вопили как резаные: «Воду дали! Воду дали!» — и хохотали, а Рудик даже прошелся по обочине колесом, чуть не потеряв в дорожной пыли очки. Дачники выглядывали из домов, где спасались от жары, спешили к водопроводу, включали брызгалки на газонах и набирали полные бочки.
Они бежали, а за ними — из-за горизонта — бежали непонятно откуда вдруг взявшиеся тучи, сливово-свинцовые, тяжелые, грозовые. Но они ведь могут и обойти дачи стороной — как уже не раз было в эти дни, да и прогнозы погоды всегда теперь одинаковые: «Жара. Жара. Температурный рекорд. Еще один».
Хохоча, добежали они до своей улицы — и сразу стало понятно, что нет, не обойдут на этот раз стороной их тучи, что скоро хлынет дождь — настоящий, летний ливень.
Потому что Бабтоня мыла окна на террасе.
А рядом стоял дед Толик — держал наготове тряпки, воду в тазике, подавал Бабтоне бумагу, чтобы до блеска натирать чистое стекло, будто она была хирургом, проводящим очень сложную операцию. Мыть-то все-таки должна была она сама.
— Привет от старых штиблет! — кивнула им Бабтоня с таким видом, словно она выполняет какой-то только ей известный долг.
И тут начался дождь.
Сначала точно раздумывая — полить, нет, — крупными, с орех, каплями, шлепаясь в траву тяжело и устало, поднимая пыль, потом разгоняясь все быстрее. Небо потемнело, стало почти черным, дождь превратился в мощный, густой водопад — но никого это не пугало, все так соскучились по нему. Ринка прыгала по траве — босиком, раскинув руки, задрав голову, а дождь лил ей прямо в лицо, и можно было его пить, как сок или чай.
«Э-ге-гей!» — кричала дождю Ринка. «А-а-а-а-а-а», — протяжно вторила ей Женька, танцуя с дождем неведомый, первобытный танец. А Рудик просто лег на траву и смеялся, не останавливаясь, потому что дождь тоже не останавливался и хлестал его по животу, мокрым коленкам, путал насквозь промокшие волосы.
Когда они совсем промокли и замерзли, то все-таки пошли в дом и Бабтоня выдала каждому по полотенцу и сухой футболке. Дед Толик вскипятил чай, и они грели озябшие руки о горячие кружки, и пили, обжигаясь, и ели земляничное варенье.
И никто не слышал, как к дому под уже бессильным, накрапывающим тихонько дождем подъехала машина.
А из нее вышли мама и папа.
— Мам! — крикнула Бабтоне мама с веранды. — Мы с вокзала — и сразу к вам, я даже предупредить забыла.
Спины деда Толика и Бабтони странно застыли — будто обоих вдруг разбил радикулит.
Мама вошла в дом — нагруженная сумками из магазина, на лбу блестят капли дождя — и остановилась, разглядев всех, сидевших за столом.
— Папа? — как-то беспомощно спросила мама, глядя в лицо деду Толику. И встала близко-близко к дверному косяку, словно хотела упасть.
— Какой мальчик хороший. Жа-аних? — спросила тетя Маняша, глядя на Рудика, нарочито, издевательски протягивая каждую букву.
Ринка вспыхнула.
— И никакой не жених. Это просто Рудик.
А Рудик отвернулся и пошел собирать малину на свой участок.
Ринка никогда и не думала, что ничейный курятник может вместить столько народу. И тетю Маняшу, и бабу Надю с дядей Федей, его женой Татой, и троюродного брата Вовика, который, увидев Ринку, радостно завопил: «Что, не ждали?» Все они приехали из-за деда Толика. Дядя Федя все время повторял: «Вы совсем не изменились, дядя Толя!» Тетя Маняша охала, а у мамы глаза все время были на мокром месте. Только Бабтоня и дед Толик оставались спокойными — будто два огромных океанских лайнера: вокруг бушует шторм а они упрямо и верно идут заложенным курсом. Получалось, дед Толик и был тишиной для Бабтони — он оставался где-то рядом только для нее, все эти годы. А потом — и для Ринки.
Теперь у Ринки в одночасье появились и дедушка, и дача. Ничейный курятник оказался старой дачей Бабтони и деда Толика, на которой никто не жил с тех самых пор, как он уехал из дома. А в этом году, когда понадобилась дача, мама и Бабтоня решили — зачем дом стоит пустой, пусть девочки поживут там летом. Только мама, конечно, не знала, кто живет на соседнем участке.
И теперь Ринке раздолье — хоть каждый месяц приезжай.
Мама и тетя Маняша перебирали старые фотографии на чердаке, хихикали, как девчонки, и рассказывали истории о куклах — у каждой были свое имя и прошлое.
И в природе все встало на свои места — будто Бабтоня своим волшебством и они втроем, Рудик, Женька и Ринка что-то подправили в небесных весах: снова то и дело грохотали грозы, лил дождь, и сухая жара отступила.
Перед праздником, на который позвали даже Рудика и Женьку, Ринка притащила в дом целую корзину цветов — она самолично хотела украсить стол, совсем по-взрослому, как видела в одной телепередаче.
— Надо быть реалистами, — громко сказал папа на террасе, так громко, что Ринка все расслышала, еще не войдя на нее, замешкавшись на крыльце. — У Анатолия Григорьевича — рак, неоперабельный, и жить ему осталось несколько месяцев. Надо подготовить детей как-то.
— А что будет с его дачей, когда он умрет? — встряла тетя Маняша.
— Маша, побойся бога, — это уже мама.
Ринка похолодела. Забыв про цветы, влетела на террасу.
— Он не умрет! — крикнула она изо всех сил.
Мама, папа и тетя Маняша переглянулись так, словно у Ринки вдруг поднялась температура и по лицу пошли красные пятна.
— Я, конечно, понимаю, это все очень печально, — папа положил Ринке руку на плечо, — но понимаешь, дочь, старые люди рано или поздно умирают. Что ж тут поделаешь…
Ринка вырвалась.
— Ничего ты не понимаешь! Ничего! И вообще! Я его не прогоняла! Это вы, вы за меня все решили! Что мне не нужен дедушка!
Она кинулась на папу, колотила его по рукам, по плечу: «Он не умрет, не умрет». Силы быстро кончились, и тогда она побежала на улицу. Мимо Бабтони и деда Толика, которые оказались вдруг в комнате.
— Рина, нельзя папу бить, — неслось вслед мамино, растерянное.
Бежала, не разбирая дороги — мелькали какие-то участки, деревья, заборы и поросшие мхом поваленные стволы.
Запахло хвоей и распахнулась во всю ширь люпиновая поляна деда Толика. Люпины уже давно отцвели и превратились в темные коробочки-башмачки. Ринка опустилась на поваленную елку — шершавый ствол кололся, но она этого совсем не чувствовала.
