оказываются прямо в её открытом окне, а до ствола сосны остаётся каких-то пять сантиметров! Мы с Жекой сидим на заднем сиденье между тюков с вещами и брезентовой палаткой, затаив дыхание.
И вот — случилось! Папа выходит из машины — застряли! Это значит, что сейчас нам выдадут резиновые сапоги, и мы пойдём гулять по свежему хвойному лесу, проваливаясь в мягкий сырой мох, искать ягоды, дивиться большим муравейникам, соревноваться, кто больше найдёт дождевых червей, а Жека спрячется в высоком папоротнике, надеясь, что все станут искать, и будет сидеть, пока комары её совсем не заедят. Но комары злые, и Женьке становится невыносимо ждать, когда обнаружат потерю, потому она бросает эту затею и начинает карабкаться по разлапистой сосне…
Тем временем родители выгружают вещи и снаряжение из багажника, а другие взрослые (ездили обычно несколькими семьями) сбегаются на помощь и дружно толкают наш «Москвич». Мотор рычит ещё сильней, грязь летит из-под колёс, брызгая на лица и одежду толкающих, но они не отступают. Если повезёт, машина застрянет сильно, и тогда приходится подкладывать ветки под колёса, идти на разведку — искать другой путь, чтобы остальные не застряли в нашей грязи…
А потом вечером у костра все будут смеяться, вспоминая, как свернули не туда и заплутали, как толкали, как выпачкались, а кто-то и вовсе упал в ненавистную лужу. И папа возьмёт гитару как настоящий герой, ведь он один умеет играть, а мы с Жекой и остальной детворой будем сидеть на неудобном бревне или покрышке, или перевернутом ведре тихо-тихо, не подавая виду, что мы вообще здесь, чтобы взрослые не вспомнили про нас и не отправили спать. Но мамы про нас всё равно вспоминают и укладывают. Мы устраиваемся в сырой палатке, кому не повезёт, под спиной окажутся шишки или корень сосны. Мама укрывает нас с Жекой одеялами, выгоняет комаров и возвращается к костру. Мы спать не хотим, тихо перешёптываемся, а на брезентовых стенках палатки играют всполохи костра, доносятся папины гитарные переборы. Жека не выдерживает:
— Мама, Ма-ам! — шёпотом зовёт она. — Полежи с нами немножечко.
Приходит мама, ложится между нами, рассказывает историю про медведя в избушке с самоваром, про ёжика и белку, с мамой становится тепло и уютно, её кофта колется, пахнет дымом, сон подхватывает нас с Жекой и поднимает на одеялах высоко над озером, над домом мишки и беличьим дуплом к звёздному, потрясающе волшебному небу…
…Вторник и среда, подгоняемые приятным ожиданием путешествия на Данилово озеро, пролетели для меня как никогда быстро, на четверг и пятницу я взяла административный отпуск, объединив с выходными и майскими праздниками.
— Девчонки, на все майские каникулы дожди передают и холодину, может, не поедете? — пыталась отговорить нас от поездки мама, убеждённая, что главное на отдыхе — это хорошая погода.
— Эх, мама, мама! Понимаешь, то место притягивает, заставляет возвращаться туда ещё и ещё… Оно как магнит. А действие магнита от погоды не зависит! — улыбалась Женька, пакуя в рюкзак новенькие галоши — альтернатива тяжёлым резиновым сапогам.
Мы отправились с тринадцатой платформы омского автовокзала на маленьком дряхлом автобусе «пазике», который уже давным-давно выработал все свои ресурсы и мечтал уйти на заслуженный отдых. Однако на сей счёт у руководства «Омскавтотрансфер-пассажирские перевозки» мнение было иным: старого бедолагу не только пускали на дальний маршрут по плохой дороге, а ещё и заставляли «шабашить» на юбилеях, свадьбах, похоронах…
Дорога до посёлка Муромцево считалась асфальтированной, однако она была буквально изъедена язвами выбоин и ям, с каждым годом которых становилось всё больше и больше. Водитель «пазика» объезжал эти ямы как только мог, и потому, едва стоило мне вздремнуть, голова начинала жить своей, отдельной от меня жизнью и отчаянно билась о стекло окна, я просыпалась, потирая ушибленное место.
— Смотри, Юль, пробьёшь окно — штраф платить заставят, — хихикала Жека.
— Лучше купим этот «пазик» полностью, будем за грибами гонять, — вздыхала я.
Автобус, хоть и не спешил, но всё-таки двигался к цели. Шёл монотонный, по-осеннему заунывный дождь, мелкие капли усыпали стёкла, соединяясь в тоненькие струйки воды, а за окном оставались серые сгорбленные деревеньки с незамысловатыми названиями: Давыдовка, Демьяновка, Алексеевка. Нераспаханные поля, ещё не успевшие отойти от холодов, томились в ожидании тепла, и редкие клочки чёрно-белого безлистого берёзового леса едва могли разнообразить этот пейзаж. Я сидела, сложив ноги по-турецки, оставив промокшие кроссовки внизу под сиденьем. Дело в том, что Жека, решившая накануне похода сделать для меня доброе дело, помыла мои резиновые сапоги, нечаянно плеснув воды внутрь, а те не успели высохнуть, пришлось надеть кроссовки — сомнительное решение на случай сырой погоды. Хотелось как-то скоротать время, и мы грызли бублики. Дорога уводила всё дальше на северо-восток Омской области за Муромцево, начали попадаться редкие молодые сосенки, асфальтированная трасса сменилась просёлочной грунтовой, к самым обочинам которой стал подступать тёмный сосновый бор.
Наконец водитель заглушил мотор, автобус будто выдохнул: «Приехали!» и шумно открыл двери, освобождаясь от пассажиров. Остановка в центре деревни, здесь на небольшом пятачке расположились почта и два магазина. Местные встречают городской автобус, как жители дальних северных островов, которые приходят к морю приветствовать корабль с большой земли. Выходим довольные, выгружаем свои рюкзаки и обязательно здороваемся: в деревнях все здороваются. Некоторые из встречающих уже знают нас, ведь мы с Жекой постоянные гости Курганки. Здесь и тётя Катя — продавец, помнящая нас ещё детьми. Смотришь на неё, и сердце сжимается оттого, как равнодушно время: седая стала, сморщилась, съёжилась, только глаза по-прежнему светятся. «Девчонки! Приехали! — Всплеснула она руками. — Да холодно ж ещё!». Обычно мы приезжаем сюда летом с палаткой, разбивая лагерь на берегу озера в километре от деревни, а в этот раз явились, не дождавшись тепла, и потому решили снять жильё в деревне. Тётя Катя помогла нам: познакомила с соседкой Надеждой, которая согласилась сдать нам свободный дом.
Надежда — темноволосая женщина лет сорока с густыми сросшимися на переносице бровями и низким голосом, вид у неё пасмурный, уставший. Вот она открывает ржавый навесной замок на покосившейся двери старого бревенчатого дома. Мы заходим следом за хозяйкой. Внутри дома, кажется, ещё холоднее, чем на улице. Пахнет сыростью и старыми вещами: на вешалке у входа висит несколько ватных телогреек. Половицы под ногами скрипят, пол застелен выцветшими домоткаными дорожками — раньше я видела такие только в фильмах. В углу над кухонным столом божница, прикрытая ветхой занавеской. На стенах развешаны чёрно-белые семейные фотографии под большим общим стеклом
