и Дега. Постимпрессионизм: Сезанн, Гоген, Ван Гог. У Матисса нужно, прежде всего, запомнить: «Танец» и «Музыку», ну и, конечно, «Красные рыбки» и «Мастерскую художника» — это «пушкинские» картины.
— Нет, хорошо, что мы попали на выставку Матисса. Теперь он будет моим любимым художником, — снова подала голос Иринка.
— Пикассо: «Девочка на шаре», «Портрет», «Натюрморт», продолжала перечислять Светка.
Шевцова слыла эрудитом. Она буквально «забивала» преподавателей своими знаниями. Светка очень этим гордилась. Память у нее была, действительно, великолепная. Иринка лишний раз убедилась в этом, готовясь вместе с ней к экзаменам.
Девушки целыми днями сидели в комнате Иринки, поглощая сосиски с консервированным зеленым горошком, которые им подсовывала сердобольная бабушка.
— Эх, мне бы такую память, — думала с завистью Иринка, слушая, как почти наизусть шпарит Светка по только что прочитанному вопросу.
— Свет, — задумчиво проговорила Иринка, — как у тебя дела сердечные?
Шевцова не обиделась.
Она с одинаковой легкостью могла рассуждать на любые темы. Кроме того, у нее уже два года длился несчастный роман.
— Ну, а у тебя? — спросила она, выговорившись, — Карасик не пишет?
— Нет, — ответила Иринка со вздохом, — может, это и к лучшему. Я его даже забывать стала.
А дома, открывая Иринке дверь, Нина Васильевна объявила с загадочным видом:
— У нас гости!
— Какие гости?
— Артем из Тарту.
На диване сидел Карасик.
— Боже мой! — только и сумела выговорить Иринка, — встретила бы на улице — не узнала. Какой же ты вымахал! И загорелый такой! Откуда?
— С курорта! — с довольным видом объявил здоровенный детина, которым действительно стал ее Карасик, — уметь надо!
Карасик не отдыхал, а лечился. Он очень тяжело болел. Едва не умер.
Иринка узнала об этом позже, а сейчас она заметила, что Карасик лысеет. И это тоже было следствие болезни.
Нина Васильевна профессионально обратила внимание на асимметрию лица, а обо всем остальном догадалась.
— Выкинь его из головы, — посоветовала она Иринке на следующий день, — еще не известно, какие могут быть другие последствия.
Ах, какое было дело Иринке до этих последствий и до замечаний проницательной матери. Ведь ее Карасик приехал!
Она глядела на него и не могла наглядеться.
— Ах, — вспомнила она почти с испугом, — у меня ведь консультация в институте.
— И никак нельзя отменить?
— Никак. Я обещала Светке писать конспект.
— Ничего, — сказал Карасик, — мне по пути, а завтра я еще зайду. Ладно?
В дороге Иринка с гордостью и обожанием поглядывала на него снизу вверх, и трещала без умолку. О книгах, о подругах, об институте, об экзаменах. О том, что ему непременно стоит сходить на выставку Матисса. Он должен ему понравиться.
— Угадай, кто приехал? — ликующе выкрикнула она в трубку автомата на Лермонтовской.
— Карасик, наверное, если у тебя такой голос, — ответила Светлана, — где ты сейчас?
— Иду на консультацию, — упавшим голосом созналась Иринка.
— Ну и дура. Могла бы прогулять.
Назавтра Иринка угощала Карасика обедом. Они были одни в квартире. Родители ушли в театр, а бабушка, приготовив обед, отправилась с визитом к своей сестре бабушке Манечке, которая жила на Мытной.
— Куда же мы пойдем? — спросил Карасик.
Идти в музей было уже поздно.
— Может быть, на Арбат? — неуверенно предложила Иринка.
Когда они прошли почти весь просторный проспект, Карасик неожиданно предложил:
— Давай зайдем в это кафе.
Они вошли в «Метелицу».
Большой затемненный зал, фонарики, спускающиеся с потолка и освещающие только столики — все было внове и непривычно для Иринки. В густом табачном дыму, как призрачные тени, быстро сновали официанты, но все попытки привлечь их внимание не приносили результата.
— Фу ты черт, — сердился Карасик, — даже пепельницы нет.
Наконец он не выдержал, поднялся из-за столика и куда-то исчез. Минут десять Иринка сидела, совсем потерянная, и испуганно смотрела по сторонам.
Появился Карасик, но не один, а в сопровождении молоденькой официантки. Она приняла заказ и неожиданно быстро принесла пару коктейлей, мороженое и сигареты Карасику.
— Как же тебе удалось ее обаять? — спросила Иринка, восхищенная его дипломатическими способностями.
— Просто они не знают эстонского, поэтому приняли меня за иностранца, — ответил довольный Карасик.
И теперь он уже почти не умолкал, описывая этот и другие случаи из жизни.
Как приятно было Иринке выйти под ручку с Карасиком на чисто вымытый только что прошедшим весенним дождичком Калининский проспект. Весь сверкающий и переливающийся последними красками заката. Карасик был рядом, и им снова было хорошо, совсем, как в юности.
Однако всю дорогу до Иринкиного дома Карасик держался от нее на «пионерском» расстоянии. И опять на прощание не было сказано ни слова ни о следующих встречах, ни об их отношениях. Ничего.
Прошло приблизительно полгода, а так много произошло в жизни Иринки перемен. Теперь она любила двоих.
Как ни странно, после встречи с Карасиком Иринка немного успокоилась. Казалось бы, после того, как ей было хорошо с ним, терзания ее должны были даже увеличиться в разлуке. Ничуть не бывало. Она даже стала меньше думать о нем. Ведь теперь у нее не было повода беспокоиться о характере их взаимоотношений. Не то чтобы она уверилась в его чувствах к ней
Какое там! Просто он к ней хорошо, по-дружески, относился. А разве ей нужно было от него еще что-нибудь? Только встреч и только общения.
Поцелуи? Она и не мечтала о них. Ее чувство, развитие которого было прервано в начале юности, навсегда осталось платоническим. Это была любовь идеальная.
Она занимала сердце девушки, и, как ангел-хранитель, защищала от других привязанностей. Сама, не зная почему, Иринка была предубеждена против каждого юноши, который хоть немного начинал ей нравиться. Он был заранее не хорош и не умен, потому что самым хорошим и самым умным мог быть только один человек. Ее Карасик.
Каждый раз, сравнивая его образ с чертами очередного кандидата, Иринка неизменно делала выбор в его пользу. Придуманное тем и отличается от настоящего, что у него нет недостатков.
И вдруг случилось неожиданное. Она влюбилась. Иринка и сама не понимала, как это произошло. Очевидно, она утратила бдительность, поддалась очарованию неожиданного знакомства. Но факт оставался фактом. Теперь она любила двоих.
И от этого ей было очень тяжело, может быть, вдвое тяжелее, чем прежде.
Они были не похожи, ну совершенно не похожи друг на друга.
Один — таинственный и непредсказуемый, любимый и ненавистный, ее всегдашняя боль и мука.
И второй. Иринка не могла сдержать улыбку при мысли о нем. Милый и наивный — она поняла это с первой минуты знакомства с ним — с припухлыми полудетскими губами и мускулистой фигурой спортсмена. Он казался ей
