в кузове тяжелый контейнер, цепями притянул его к бортам, чтобы не ездил, вообще не двигался ни в одну сторону, ни в другую, и отправился в обратную дорогу.
Подъезжая к Фарахроду – городку, раскинутому недалеко от Кандагара, Джангул вынужден был остановиться: перед ним замерла длинная цепь грузовиков с заглушенными моторами, машин было не менее сотни, – дорога дальше была закрыта. Слышалась плотная стрельба, над горами поднимались столбы дыма.
Джангул выпрыгнул из своего МАЗа, отплюнулся – по пути слишком много пыли набилось в рот, подошел к машине, стоявшей впереди. Спросил у шофера, лениво ковырявшегося в зубах горелой спичкой.
– Что случилось?
– Бой на дороге идет… Серьезный бой, – ответил тот, точным плевком сбил на землю ленивую осеннюю муху, крутившуюся около кабины. – Несколько банд объединились, оседлали дорогу, лупят всех подряд, никого не пропускают.
– Тьфу! – плюнул Джангул. Ситуация вырисовывалась, хуже не придумаешь… Хуже будет только горячая пулеметная струя. – Тьфу!
Пока он размышлял, да отплевывался, позади его МАЗа выстроилось не менее двадцати машин, – подъехали целой колонной, так же, как и все, заглушили моторы.
Стрельба впереди усилилась. Гулко ахали, визжали и вскрикивали минометы и душманские безоткатки – орудия, которые можно было, как казалось Джангулу, сколотить из обычной трубы, снятой с походного пуштунского самовара, трещали пулеметы, звук их был хорошо слышен, а вот у автоматов голос был слабенький, автоматов почти не было слышно.
Идти на прорыв бесполезно – бородатые стрелки превратят любую машину в одну большую дыру. Возвратиться назад и переждать худое время где-нибудь в городе, под прикрытием воинских частей – не уважать себя… Да потом, возвращаться вообще нельзя, это худая примета для всякого водителя, даже для такого, который умеет ездить не только по земле, но и по воздуху. Такой умелец может остаться в воздухе навсегда. Это как повезет.
В общем, выход оставался один – ждать.
На календаре стояло не самое простое время года – осень. И дождик холодный мог пролиться – тогда по раскисшей дороге вряд ли проедешь, и снег мог выпасть, а это еще хуже дождя, тут даже сам Аллах не поможет добраться до дома, и мороз может сковать все вокруг так, что мягкая земля не будет отличаться от камня – станет такая же твердая… Хоть отбойным молотком ее бери – не возьмешь.
Так под грохот близкой канонады прошли одни сутки. Ситуация не изменилась, дорога по-прежнему была блокирована. Джангул непрерывно ходил вокруг своей машины, чесал волосы под кепкой, прикидывая, каким образом можно вырваться из дорожного капкана и ничего придумать не мог. Как и сутки назад, оставалось одно – ждать.
За первыми сутками прошли вторые – такие же затяжные, длинные, – время совсем не двигалось, оно встревоженно зависло на месте, и у Джангула невольно начало болеть сердце, хотя раньше никогда не болело… А может, и болело, только он его не чувствовал.
Вот если бы оно молотилось изнутри о грудную клетку, задевало за костяшки и отзывалось на всякую мысль о нем горячей болью, тогда бы он знал, что такое сердце… Но до нынешнего дня не знал.
Если в первые сутки вынужденного простоя еще можно было в уголках карманов отыскать немного хлебных крошек, смешанных с табаком, то сейчас у Джангула уже не было ни хлебных крошек, ни табачных – вообще ничего не было, как не было и воды, ссохшийся рот, стоило только пошевелить языком, отзывался болью, словно бы живую ткань обдирали острой наждачной шкуркой…
Так в муках, в сосущих голодных болях прошел третий день.
Джангул видел, как иногда из кабины грузовика вываливался водитель и, слепо размахивая руками, бежал в сторону, мычал что-то немо: все болячки у шоферов полезли наружу, все выползло – вплоть до галлюцинаций и привидений, из ничего возникавших перед ними.
На четвертый день Джангул собрал водителей – в основном, тех, с кем раньше встречался на дорогах и немного знал, либо коротал время на вынужденных привалах.
– Я – Джангул, – произнес он сипло, запавшим внутрь голосом, в горло ему что-то попало, и он закашлялся.
– Мы знаем тебя, Джангул, – проговорил один из шоферов, сгорбленный седой человек с темным, изрезанным морщинами лицом, – и меня ты должен помнить, Джангул…
– Все может быть, – неопределенно отозвался Джангул: честно говоря, водителя этого он не помнил, да и вообще их очень много попадалось на трассах, работавших в самых разных конторах…
– Лет пять назад мы вместе доставили в Хайратон целый поезд горючего, помнишь? Ты тогда возглавил колонну из сорока бензовозов… Во был рейс! – седой вздернул большой палец правой руки, потряс им в воздухе, потом вздернул вверх и левую руку с воинственно откляченным большим пальцем. – Во!
Джангул помнил тот бросок из Кабула в Хайратон и обратно. В Хайратоне тогда закончился бензин, даже для машин «скорой помощи» не могли найти ни капли горючего. Наступал праздник иди курбон – один из главных в мусульманском мире, так что в Хайратон надо было идти обязательно – ради Аллаха. Джангул тогда, как и сейчас, собрал водителей, выступил с короткой речью.
– По пути могут быть засады, – сказал он, – могут быть мины… Все может быть! Но не идти в Хайратон нам нельзя. Я пойду первым, вы за мной, договорились?
И они пошли.
– Мы тогда под огнем четыреста пятьдесят километров отмахали и вернулись в Кабул, не потеряв ни одной машины, – слово «отмахали» седой водитель у кого-то позаимствовал, скорее всего, у русских, ни в дари, ни в пушту такого слова не было. – Тридцать шесть часов потратили на поездку туда и обратно.
– Да-а, трудное было время, – Джангул улыбнулся широко, по-мальчишески открыто – приятно было встретить человека из жаркого прошлого, теперь он вспомнил этого водителя: боевой товарищ, на которого можно положиться – не подведет. Хайратон они тогда не бросили в беде, обеспечили бензином… Без горючего город сделался неподвижным, даже бандиты побросали свои дырявые бурдахайки и пересели на ослов.
– Пробились же мы тогда, Джангул, а? Выстояли?
– Пробились. Выстояли, – подтвердил Джангул. – И сейчас пробьемся.
– Нужно пробиться, – водитель помял рукой темное, словно бы закопченное лицо. На всякий случай сообщил Джангулу: – Меня Мирзомомадом зовут.
– Точно, точно! Ты – Мирзомомад! – Джангул положил руку на плечо водителя, тряхнул, – жест был благодарным. – Тогда мы ведь все до единого прошли четыре с половиной сотни километров, никто не остался на дороге, никого не бросили.
– Все вернулись в Кабул, это правда. Двое раненых только было.
– Трое, – поправил Джангул. – Сейчас я предлагаю повторить то, что было, – прорваться. Согласен?
– С тобой? С тобой, рафик, согласен куда угодно, даже в преисподнюю, – заявил Мирзомомад, засмеялся легко, совсем не по-стариковски, – поскольку знаю – мы и оттуда выскочим целыми и невредимыми.
От смеха этого Джангулу даже легче сделалось, голодная слабость, сковавшая его, отступила, она словно бы сползла с тела.
– Нам, повторяю, придется
