сейчас расплачется. Я должен был что-то сказать.
— Потому что вы оба мне не посторонние люди, — наконец произнес я и подумал отчетливо, что в следующий раз уже не смогу сказать «оба». А это значило, что нужно уезжать, В первый раз подумал я о своем отъезде как о неизбежном. Потому что нельзя было надеяться на большее, чем этот взгляд. Большее не принесло бы ни счастья, ни радости.
Говорить еще о чем-то стало невозможно. Мы молча заполняли карточки. И когда в коридоре послышались шаги, я почти обрадовался. Но я не знал, что идет Ступак. Я совсем не думал, что он может войти, потому что уроки у него в этот день были во второй смене. Но пришел все-таки он, и я вздрогнул, увидев его в дверях, вздрогнул, как воришка, хотя минуту назад и воображал себя благороднейшим человеком.
Собственно, в том, что мы сидели вместе в библиотеке, не было ничего предосудительного. Но так мог думать каждый, кроме меня, потому что я-то знал, зачем я пришел сюда, и я видел взгляд Светланы. Я почувствовал себя пойманным на месте преступления и понял, что черта, до которой я мог чувствовать себя спокойно и с чистой совестью, уже позади. Потому что мы всегда узнаем об этой грани, когда перейдем ее.
Андрей посмотрел на нас, однако я не заметил ничего, что говорило бы о его подозрениях.
— Здравствуйте, Николай Сергеевич, — сказал он очень обычно. — Чем хорошим занимаетесь?
— Да вот, вашей жене помогаю.
Сказав эти слова, я почувствовал себя омерзительно. Я был уверен, что Светлана презирает меня. Но что мог я сказать еще?
— Напрасно помогаете! Она сама на себя эту обузу взвалила, — откликнулся Ступак немного шутливо, немного ворчливо. — Светлана, я занес тебе ключ. Мне нужно сходить в город.
Он положил ключ на стол.
— Спасибо. Я пробуду здесь еще долго…
— Ничего, на всякий случай.
Светлана взяла ключ и спрятала в сумку.
— Ну, я пошел.
Она не ответила.
Ступак повернулся и вышел неторопливо, как и вошел.
Мы снова остались вдвоем. Я ждал звонка. Радости больше не было. Наверно, она переживала то же самое и не смотрела на меня.
— Скоро я уеду.
— Скоро?
— Да.
— До конца года?
— До конца года, — ответил я, повторив ее слова и не предполагая, что обязательство это мне придется выполнить досрочно…
Вечером у меня был кружок. Я очень любил эти незаметно бегущие минуты, потому что на кружок собирались самые любознательные ребята, и с ними я забывал Троицкого и его унылых подручных. В тот вечер мы особенно засиделись, и когда я выходил из школы, совсем стемнело. Я шел и думал, что должен все-таки остаться в Дождь-городке хотя бы до конца учебного года, как бы трудно это ни было.
— Николай Сергеевич!
Я оглянулся на голос. На углу стоял человек в пальто с поднятым воротником. Это был Ступак.
— Андрей Павлович? Кого вы здесь поджидаете?
— Вас.
— Меня?
— Да. Я зашел в школу, но у вас еще был кружок, вот я и решил прогуляться, подышать воздухом…
Нужно сказать, что воздух был неважный, пополам с туманом и примесью паровозной гари, долетавшей со станции.
— …и чуть было вас не прозевал. А вы мне нужны.
— Сейчас?
Я почувствовал тревогу.
— Если вы не заняты…
— Нет. Я совершенно свободен.
— Вот и хорошо. А у меня сегодня день рождения.
Мне стало стыдно своих опасений, но идти к ним, шутить, пить как ни в чем не бывало наливку — это тоже пугало.
— Поздравляю вас.
Кажется, Ступак уловил мои колебания.
— Конечно, в такой день полагается приглашать гостей. Но у меня дома сейчас не та обстановка, чтобы гости могли веселиться, как положено. Да и мне самому не хочется веселиться. Вот я и выпил немножко на вокзале, а потом мне захотелось поговорить с вами, так сказать, представителем культуры в нашем затрепанном населенном пункте.
Итак, я снова видел его пьяным, правда, на этот раз на «законном» основании.
— Если хотите, пойдемте ко мне. Я сейчас один. Хозяйка в Одессе, — предложил я, не зная, как повести себя.
Евдокия Ивановна действительно отправилась на генеральные переговоры о будущем бытоустройстве.
— Неужели? Впрочем, в этот день мне всегда везло, во всяком случае раз в десяток лет наверняка. Конечно, гораздо лучше провести часок в задушевной беседе под теплой крышей, чем на этих неуютных улицах. Но придется вернуться на вокзал.
— Зачем?
— Запастись кое-чем.
— Не нужно. У меня есть.
— Но это же не по правилам, чтобы угощали именинника. И потом, вдруг я скажу вам что-нибудь неприятное? Это будет нечестно: пить вашу водку и говорить вам что-то неприятное.
Было видно, что выпил он не немножко, хотя шел ровно, только тяжеловато, с усилием.
— А вы собрались говорить мне неприятное?
— Пьяный всего может наговорить.
«Пусть выложит все, что думает. Так будет легче», — подумал я.
— Не такой уж вы пьяный.
Я сказал это нарочно, даже со зла, наверное, но Андрей неожиданно согласился:
— Да, валяю дурака, простите. Это некрасиво. Простите. — И пошел рядом, насупившись. — Я как-то не умею разговаривать, когда это нужно… Не нахожу тона, что ли. Даже водка не помогает.
Мы стояли уже на пороге моего дома. Я снял с гвоздика за окном ключ и отпер висячий замок.
— Сейчас зажгу свет, подождите минутку.
Ступак вошел в мою комнату и огляделся:
— Так, значит, живете? Ничего, недурственно.
— А разве я жалуюсь?
Он не ответил. Я собрал со стола книжки, тетради и постелил газету. У меня в самом деле было что выпить. Бутылку эту я купил к какому-то празднику, но пьяницы мы с хозяйкой оказались неважные и бутылка застряла в буфете. Кроме водки, нашлись консервы, сало, кислая капуста. Когда я наполнил тарелки, Ступак улыбнулся:
— Отличная закуска. Можно сказать, мечта интеллигентного пьяницы…
Сейчас Андрей казался не пьяным, только глаза были такими же, как в тот вечер, очень ясными и немного отсутствующими. Он неторопливо ковырял вилкой сургуч на головке, освобождая картонную пробку.
— Как тут не излить душу? Боюсь только, что вам не все будет понятно. Есть вещи, которые трудно понимать умом. Раньше считалось, что умом можно понять все, даже существовало соответствующее направление — рационализм. А наш век внес поправки. Обнаружилось, что некоторые вещи можно понять только шкурой, причем драной. Неплохое дополнение к философии, правда? Шкура как орган познания окружающего мира. Железный материализм, между прочим.
Я слушал и ждал. Мне хотелось поскорее выпить, чтобы легче было услышать то, ради чего он нашел меня. Наконец Андрей вытащил пробку
