что волнует меня, чем я живу, и замечали только необъяснимое равнодушие к своим неутомимым маневрам, в котором наверняка видели проявление опасного упрямства.
После выговора я стал истинной притчей во языцех, фамилию мою неустанно склоняли на всех собраниях, педсоветах и совещаниях.
Между прочим, это отличный прием, и его нельзя не оценить. Он позволяет достигать цели с минимальными затратами усилий. Совсем не нужно было выискивать у меня новые грехи, достаточно было почаще повторять и осуждать старые, и все потихоньку убеждались, что учитель я ни к черту: ни с учениками не могу обходиться, ни с родителями, к обязанностям своим отношусь недобросовестно, старших не слушаюсь, ну что еще надо?..
Впрочем, предпринимались и более активные действия. У меня забрали три часа и посадили на строгую ставку. Наверно, с точки зрения Тараса Федоровича это был превосходный удар, а я его принял легко.
Взамен оплачиваемых часов я получил пару общественных нагрузок и тоже особенно не растерялся. Я был рад возможности заполнить свободное время. А аргументация завуча меня даже позабавила. Когда у меня забирали часы, я услышал:
— Вам нужно больше времени, чтобы работать над собой…
А когда подбрасывали нагрузки:
— Вы заняты меньше других.
Так они с Троицким настойчиво загоняли меня в угол, нетерпеливо дожидаясь, когда же наконец сдадут мои нервы.
*
Все покатилось под гору внезапно.
Я говорил, что Тарас Федорович был своего рода гением по составлению расписаний. Теперь я убедился в обратной силе его гениальности, Он умудрился вырвать у меня три часа таким образом, что на каждый потерянный час пришлось по «окну». Особенно противным было «окно» после первого урока во вторник, в день, когда Светлана не имела часов вообще. Но в тот вторник, придя утром, я увидел ее в учительской.
— Почему вы здесь? — спросил я радостно.
— Вера Константиновна просила посидеть в библиотеке…
И она объяснила, почему не могла прийти сегодня Вера Константиновна, наш библиотекарь, и почему она согласилась подменить ее.
Я не слушал подробностей. Это была невиданная удача! Целый час я смогу провести с ней, может быть даже вдвоем, в библиотеке! Ведь это так естественно, что учитель использует свободный час, чтобы поискать что-то в книжках. Даже не верилось в такое везение!
Выскочил я из класса, едва зазвенел звонок. Сунул журнал на полку и, не дожидаясь конца перемены, спустился на первый этаж.
В библиотеке было полно учеников, и все хотели читать про шпионов. Светлана отговаривала их.
— Хочу посмотреть кое-что к уроку, — соврал я весело, и она пропустила меня за перегородку к пыльным стеллажам. Там я взял первый попавшийся в руки томик и стал листать его, поглядывая на часы.
Наконец ребята разбежались по классам, В библиотеке стало пусто и тихо, и я почувствовал, что робею.
Светлана заполняла какую-то карточку.
— Что вы берете?
— Ничего.
— Ничего?
Я не знал, что сказать.
— Там нет того, что я искал.
Хорошо, что она не спросила, что же я искал.
— У вас «окно»?
— Да. Тарас удружил.
— Ну почитайте что-нибудь о шпионах.
— Разве вы не все раздали?
— Нет, есть книжки, которые все уже перечитали по десять раз.
Она протянула мне книжонку в затрепанном переплете,:
— Вот. «Случай в маленьком городке».
— Это не про наш город?
— Не знаю. А разве у нас что-нибудь случается?
— Бывает и у нас…
Я открыл книжку где-то на середине.
«…Весь вечер майор Кузнецов размышлял над загадочной историей, происшедшей в Двуреченске…»
— Хорошая книжка. Но мне не хочется сейчас читать.
— Тогда помогите мне разобраться с карточками.
— С удовольствием.
— Отбирайте все на «М» и «Н».
Я подвинул к себе ящик. Работа была нетрудная. Трудно было сидеть рядом и говорить о чем-то незначительном.
— Ну, как идут дела в новом классе?
Недавно у Светланы забрали девятый, Прасковьин, и дали еще один пятый. Это был своего рода компромисс: Троицкий не хотел перегибать палку, однако Светлана получила кучу новых хлопот и последнее предупреждение.
— И труднее и легче… В младших всегда труднее, но зато их можно учить. И потом меня, кажется, оставили в покое.
— А меня покусывают понемножку.
— Я знаю. Это все из-за меня.
— Ну что вы! После того несчастного педсовета я столько ругался с ними…
— Но началось все тогда. И поэтому…
Она вдруг махнула рукой и не закончила.
— Вовсе не поэтому, — сказал я. — И забудьте эту чепуху. Мои дела не так уж плохи.
Сейчас, когда я сидел рядом с ней и впереди было еще целых тридцать минут, я не врал. Дела шли отлично.
— Николай Сергеевич…
— Да, Светлана Васильевна.
— Я хотела спросить вас…
Кажется, ей тоже было нелегко. Я видел, как тщательно выводила она буквы на карточках. Нет, не тщательно, а слишком старательно, излишне твердо, так что перо драло толстую волокнистую бумагу и разбрызгивало по ней маленькие фиолетовые капельки. А Светлана не видела этих капелек, хотя и смотрела на карточку.
— О чем же вы хотели спросить меня?
— Тогда, у нас, все получилось очень неудобно. Мне неудобно перед вами… и за Андрея тоже…
— А мне за себя.
— За себя? Почему?
— Мне кажется, я как-то помешал вам. Нет, не то… Не вовремя оказался. В общем, если бы я не пришел тогда, было бы лучше…
— Наоборот, хуже! Я бы опять все простила ему…
— Разве он так виноват?
— Он перед собой виноват. Он не понимает. И пусть не понимает! Но у меня же тоже силы могут кончиться!..
— Что же вы хотели спросить у меня?
Я задал этот вопрос, чтобы остановить ее. Не мне было судить Андрея.
— Что спросить? Да, я хотела спросить… Это очень заметно, как у нас с Андреем все не ладится? Я подумала, что, когда вы приехали, у нас этого не было, и вы видели все иначе, а теперь…
— Как я могу судить об этом? Что я знаю о семейной жизни? Раньше я бы наговорил вам кучу глупостей, а сейчас не хочу, разучился быть самоуверенным. Да и не могу я тут быть объективным.
— Почему?
Спрашивая, она подняла голову и посмотрела на меня, но вопрос я еле расслышал. Мы оба слишком хорошо поняли, что я хотел сказать, и оба испугались. Отвечать ей было страшно, но можно было и не отвечать. Можно было молча смотреть в глаза друг другу почти целую минуту и все понимать. Может быть, это была и счастливая минута, но она была и слишком тяжелой. И когда она кончилась, Светлана уронила голову на руки, и мне показалось, что она
