и взглянула на отражение: окровавленные глаза, дьявольская ухмылка, растрепанный вид…
Сегодня я должна освободить сирену, иначе накопившиеся чувства сломают ее невидимую клетку в самый неподходящий момент и нарушат весь план. А ведь я подобралась так близко… Могла почти прикоснуться… Завладеть… Мотнула головой, осознавая, что еще слишком слаба, что еще не время… Для того чтобы не выдать себя в будущем, сейчас нужно принести кого-то в жертву моей сирене.
К счастью, в эту ночь никто не слышал мальчишеского крика, равно как и наутро исчезновение юнги не было замечено другими членами экипажа. После кровавой жертвы мы с сиреной насытились и легко погрузились в сон.
* * *
Я бежала по полю, крепко прижимая к груди букет полевых цветов. Быстро преодолев ступеньки на крыльце, влетела в комнату.
– Мама, мамочка, посмотри какие цветы! Они тебе точно понравятся, и ты поправишься!
Моя мама больна. После смерти отца она сильно изменилась: постоянные крики, оскорбления, обвинение в том, что я погубила ее ребенка. За последние шесть месяцев она превратилась в собственную тень – неестественная худоба, темные мешки под глазами, панические атаки.
Вот и сейчас мать судорожно дернулась. Помедлив, она обернулась.
Издав удивленный возглас, я широко распахнула глаза: лицо излучало свет и тепло, глаза были полны нежности и счастья, а на губах дрожала улыбка. Ее некогда густые черные волосы, которые со временем превратились в паклю, снова блестящими локонами спадали на плечи, тело приобрело былые формы, а на щеках появился румянец.
Мать протянула ко мне руки и вдруг произнесла:
– Сестра…
Захлебываясь от нахлынувших эмоций и слез, она упала передо мной и сложила руки в мольбе:
– Я так виновата перед тобой.
Казалось, в легких больше не осталось воздуха от услышанных слов. Посмотрев на женщину испуганным взглядом, я рухнула на колени и обхватила содрогающееся тело детскими руками.
– Я знала, что моя дочь не выжила бы. Персефона не позволила… Догадывалась, все это время… Но так и не смогла сказать твоему отцу, не смогла!
Брид. Моя кровная сестра. Сирена, умоляющая Персефону отпустить ее на сушу, чтобы воссоединиться с человеком. Она носила его ребенка у себя под сердцем, сгорая от желания остаться со смертным и растить будущую дочь, прекрасно понимая, что без благословения Богини ребенок не выживет.
Персефона ни за что бы не пошла на это. Тирания и жестокость стали синонимами ее морского владычества.
Судорожно вздохнув, я до крови прикусила нижнюю губу, стараясь скрыть подступающие слезы, и крепче прижалась к сестре, уткнувшись лицом в ее хрупкое тело.
– Раз в год, весной, – начала Брид, судорожно всхлипывая, – Богиня, когда еще ее власть была нерушима, разрешала нам покидать морские владения и навещать землю, чувствовать себя живыми, нужными, желанными. Персефона одаривала каждую из нас: скрывала уродства, шрамы, давала возможность самостоятельно передвигаться по суше. Единственное наше правило гласило: мы не должны влюбляться в мужчин. Допустимы были лишь мимолетные интрижки на одну ночь и дальнейшее заточение на год. Она ненавидела мужчин, делала их своими рабами, а затем уничтожала, наслаждаясь мучениями пленников. Это был мой третий вечер на празднике людей, тогда я еще не догадывалась, что он станет для меня роковым. Стоило лишь взгляду упасть на него, как сердце замерло. В этот вечер я отдала ему всю себя: тело, душу, мысли. Я знала, что он – моя судьба, чувствовала это, но не могла рисковать, боясь гнева Богини. После праздника я исчезла, но сердце изо дня в день поглощала тоска и тьма, от которой не было спасения. Наблюдая за своим возлюбленным сквозь морскую пелену, видела, что он жаждет найти меня, хочет сделать своей. И тогда я решилась. Обратившись к Богине, попросила ее даровать мне земную жизнь, в которой буду обычной девушкой, создам семью и рожу дитя, которого уже носила под сердцем, не догадываясь об этом. Неожиданно она согласилась, говоря, что это будет ее последний акт милосердия. Не придав значения словам Богини, окрыленная любовью, я стала обычной девушкой, которая отыскала среди множества людей свою судьбу. Но Персефона оказалась слишком жестока…
Тишину разорвал яростный дикий вопль:
– Девочка, моя доченька, мое сокровище, она не могла выжить, я понимаю это… Ты, моя сестра, заняла ее место в моей утробе. Я догадывалась… догадывалась все это время, поэтому вырастила тебя как собственную дочь. Помнишь, как пришла к тебе в чаще леса, чтобы подарить талисман… Тогда я хотела окружить тебя теплом, любовью и заботой. Но и это счастье было недолговечным. Твой отец, работая в поле, подхватил хворь, которая унесла его за несколько недель. Обезумев от горя и обиды, все больше замыкаясь в себе и оплакивая потерю возлюбленного, я перестала заботиться о тебе, не дарила любовь, как прежде… Знала, что это она, Персефона, забрала мою малышку. Она дала нам с мужем пять лет. Ни больше, ни меньше. Я была настолько глупа и наивна, что поверила ее словам.
Брид подняла голову и посмотрела на меня глазами, полными слез и горечи. Я выжидающе сидела около нее и ждала продолжения, но сестра упрямо молчала. Спустя мгновение осторожно прикоснулась к ее руке и слегка сжала, давая понять, что я рядом. Судорожно вздохнув, Брид спросила:
– Почему… почему ты убила мое дитя, не дав ему возможности родиться? – вновь заговорила (может, зашептала) сестра, впав в воспоминания и, казалось, совсем забыв про наш разговор. Что-то творилось с ее разумом, отчего он угасал с каждым словом, фразой, мыслью все сильнее.
– Брид, я не убивала ее, ты же знаешь, что это не я… – Слова не шли на ум, с губ срывались лишь обрывки фраз, и только сейчас я ощутила, что виновата перед сестрой, что должна была сказать ей правду. – Девочка была уже мертва, когда я заняла ее тело. Она оказалась слишком слаба для этого жестокого мира. Это Персефона…
Кинув быстрый взгляд на сестру, я увидела, что она сидит и смотрит прямо перед собой, прикусив губу, стараясь не заплакать. В глубине души догадывалась, что она знала о судьбе своего кровного ребенка: Персефона не прощает вольностей.
Внезапно Брид заговорила:
– Когда почувствовала, что мой час близок, я оказалась заперта в собственном теле, сгорая и сходя с ума от горя. Персефона умерла, рассыпалась в прах, будто ее никогда не было, но она успела назначить преемницу, но кто она – не знала. Я не могла обратиться за помощью, не могла обрести покой, мой рассудок затуманивался изо дня в день все больше и больше. Но пришла она.
