которая мне успела порядком надоесть за время нашего похода, но теперь, когда желудок грустно урчал от голода, казалось, что лучше этой простой и сытной пищи нет ничего на всём белом свете.
Хан, который находился от меня примерно в тридцати-сорока метрах в окружении своих приближенных, сначала съел несколько ложек каши, затем что-то сказал одному из своих ближников и тот, выполняя приказ, подошел к княжичу, за шкирку поднял того с земли и отвел его к ханскому костру, там Владимиру связали ноги, но освободили руки и сунули в руки глиняную плошку с кашей, после чего тот жадно набросился на еду. Хан некоторое время поговорил с ним, потом снова подозвал ближника и тот, выполняя поручение своего властителя, отошел в сторону, поговорил с несколькими кочевниками, а потом подошел ко мне, и, потянув за шиворот, приказал:
— Пойдем, хан приглашает тебя разделить с ним ужин!
Я не стал сопротивляться и, поднявшись на ноги, направился к ханскому костру, где мне также как и княжичу связали ноги, освободили руки и дали плошку каши, на которую я накинулся с большим аппетитом. Тем временем хан продолжил разговор на славянском языке:
— Ну, что скажешь, Владимир, как тебе моё гостеприимство?
— Благодарю за ужин, хан Ундар! — Владимир вежливо склонил голову.
Это походная пища воина, — дружелюбным тоном произнес хан, — Однако ничего более тебе привычного я не могу предложить. У нас в походе все питаются одинаково — и хан, и простой степняк. Скоро тебя отвезут в стойбище, там будет более вкусная еда, думаю тебе понравится. Поживешь в степи, пока я с твоим отцом буду обсуждать различные вопросы, которых у меня к Ярославу накопилось довольно много, — Хан хищно усмехнулся, отпил отвар из переданной ему чаши, и продолжил, — Был бы ты смелым воином, я бы тебя женил на своей дочери, но ты трус и недостоин такой чести, — после этих слов княжич опустил голову и поставил плошку с недоеденной кашей на землю.
— Ешь, ешь, — по-доброму усмехнулся хан, — Я ведь даже не знаю, когда в следующий раз получится снова покормить тебя, — Однако Владимир сидел сжав губы, поэтому Ундар продолжил, — Ну дело твоё, только сразу предупреждаю, что жить в степи ты будешь долго, так что есть мои угощения тебе придется, ну или подохнешь с голоду. А вот его, — он показал на меня, уплетающего кашу за обе щеки, я бы женил на Айдане — самой красивой из моих дочерей, потому что это единственный достойный воин во всем твоем стаде трусливых баранов. Но, к сожалению, он не является княжичем, и я не могу отдать ему звезду степей. Но его ждет гораздо более достойная участь — я поднесу его храброе сердце в жертву нашему богу Эдфу. Уверен, властелин степного неба вознаградит меня за это удачей, а этого смелого воина пустит за свой пиршественный стол.
Тем временем, я разделался с кашей и, дождавшись, пока хан закончит свою короткую витиеватую речь, попросил:
— А попить можно? — Чем неожиданно развеселил хана и его приближенных. Отсмеявшись, Ундар кивнул своему ближнику:
— Дайте ему воды! — после чего тот сделал знак стоявшим за моей спиной воинам и вскоре к моему рту приставили горлышко кожаного бурдюка, из которого полилась вода, и я принялся жадно глотать, стараясь максимально заполнить свой желудок. Кочевник терпеливо держал бурдюк у моего рта, пока я не промычал, давая понять, что мне хватит.
После этого хан кочевников ещё минут десять нахваливал доблесть своих воинов и трусость славян, а когда закончил, меня отвели обратно к ополченцам и, чтобы не оставить шансов сбежать ночью, крепко связали мне, как и другим пленным, ноги, а вокруг пояса обвязали веревкой так, чтобы я не имел возможность просунуть руки вперед. Очень предусмотрительные сволочи, но так меня не удержать. До полуночи дергаться не было никакого смысла — в это время сон ещё не глубокий, более чуткий, а караульные ещё не успели устать. По этой причине я позволил себе вздремнуть пару часов, чтобы набраться сил перед побегом, а когда проснулся, то лагерь кочевников, хорошо вымотавшихся за день, уже спал мирным сном, лишь около пленных прогуливался одинокий часовой, сонно поглядывая по сторонам.
Стараясь действовать незаметно и бесшумно, в те промежутки времени, когда караульный отходил от меня подальше, я связанными за спиной руками выкопал в земле углубление и изловчился помочиться так, что урина заполнила вырытую ямку.
Не мешкая, пока жидкость не впиталась в землю, я опустил в углубление с мочей связанные кисти и принялся работать руками, чтобы намокшая кожа хоть немного растянулась. Полученного эффекта было совсем недостаточно, чтобы выдернуть руку из петли, но здесь мне помог один малоприятный прием, который довелось изучать ещё в школе ГРУ. Я выдавил большой палец левой руки из сустава, благодаря чему смог выдернуть её из петли, в результате путы ослабли, и далее я смог без больших усилий освободить правую руку. Так как приходилось ловить момент, когда караульный находится в отдалении и не смотрит в мою сторону, то весь этот процесс занял у меня около получаса, в течении которых казалось, что моё сердце стучит громче набатного колокола, а каждый производимый шорох разлетается на сотни метров вокруг. К счастью, в местной ночи и без меня было множество шумов, которые скрадывали мою возню — в траве пели цикады и сверчки, в роще ухали ночные птицы, фыркали и переступали с ноги на ногу болгарские кони, храпели, сопели и пускали ветры спящие кочевники.
Освободив руки, в течении получаса я сначала смог ослабить, а потом и совсем развязать веревки на ногах, полностью освободившись от связывавших меня пут. Потом я снял свои сапоги, и, дождавшись, когда клюющий носом часовой пройдет мимо, беззвучно переместился ему за спину, нанеся короткий удар кулаком в основание черепа, аккуратно подхватил под руки и опустил на землю бесчувственное тело, после чего одним движением свернул ему шею. Затаив дыхание, я огляделся и прислушался. Никакой реакции. Стараясь не производить шума, раздел труп, надел на себя латаный халат из пеньковой дерюги, пояс с плохоньким кинжалом и кожаный колпак, видимо, заменявший шлём остывающему в траве кочевнику. Далее, обувшись в свои сапоги, и взяв в руки трофейное копьё, я спокойной походкой направился в сторону рощи — наиболее подходящему направлению бегства.
На самой опушке меня негромко окликнул ещё один часовой, после чего, повернувшись к нему, я ответил:
— Якши! — не знаю, что это могло бы значить, но окружавшие меня болгары, многократно произносили это слово в
