головой Фёкла. — Не приму негодницу. В грехе ребёнок нажит, пред богом повинны.
— Ни в чём пред тобой никто не винен, — ответила на то Ульяна. — А ты, Петя, собирайся. Жена дома ждёт с дочками. Как ворочусь, Никифора попрошу за тобой заехать. А ты, матушка, примирилась бы уж с выбором сына своего. Любит он, больше жизни любит.
— Много ты понимаешь в любви этой, защищалась Фёкла.
— Да уж больше вашего! Ты про Назара надзирателю сказала, отвечай⁈
— В глаза никого не видала! Да и чего могу поведать? Об чём?
Смотрит на мать Ульяна, и верить ей хочется, что правду та говорит.
— Пора мне, — запахивает платок на груди, уйти собираясь. — Знала б ты, что жизнь мне всю испоганила, — обронила, подходя к дверям. — Хотя, чего говорю. Без того знаешь, — махнула рукой на мать и вышла.
Лушка водила кругами.
— Никак, заблудилась? — сделал вид надзиратель, что удивлён. — Я ж тебя насквозь вижу. А ну веди к Егорову! — схватил за локоть, встряхнув девушку.
— Больно, — зашипела та.
— Хватит со мной шутки шутить! Ежели захочу, из лесу этого никуда не выйдешь. Станет тебе вон та ёлка могилкой.
— А ты не пужай! — смотрела уверенно в глаза Лушка, пока Богу душу тут же отдавала.
— Веди уже, — подтолкнул в сторону мужчина.
— Не любит бабушка гостей, — ищет выход Лушка.
— А мы старуху не обидим, — усмехается один из приставов, и второй начинает смеяться.
И видит Лушка, как волк на неё издали смотрит. Тот самый, что Назара рвал. А рядышком ещё один, и ещё. И рада была видеть их Лушка.
— Идём, — усмехнулась, уводя за собой. Вчера отняла обед у зверей, а сегодня должны ее выручить.
Первым вскричал один из помощников, падая на землю мешком. За ним второй. Надзиратель с ужасом смотрел, как подчинённые сражаются с волками. Выхватив револьвер, прицелился, боясь попасть в пристава, и всё же выстрелил. Волк взвизгнул и упал. И тут Лушка побежала.
Послышались ещё несколько выстрелов, а Лушка даже не оборачивалась. Как оказалось зря. Надзиратель нагнал её, дёргая за плечо.
— Отчего бежишь? — спросил зло. Ему порядком надоело ходить вокруг да около. — Быстро веди, а не то найду управу на тебя. И старуху твою упеку, куды следует. И поняла Лушка, что правду он говорит. Марфа им добром лишь отвечает, не может с ней так Лушка поступать. И повела она их прямиком на болото.
— Хочешь, чтоб утопли тут? — усмехнулся надзиратель, но из избы уже показалась Марфа.
— Кого привела сюды? — сдвинула брови.
— Ищем мы Егорова Назара. Знаем, тут он!
— Ну, коли знаешь, бери, — пожала плечами Марфа, — усмехнувшись, и на топор, что из пня торчит, глядит. Только закончил Назар поленья рубить, в избу вошёл воды напиться.
Стоит Лушка белая, как стена, и ругает себя за то, что в другой дом не свела, в старый. Токмо думала, что уж там он, но чует сердце: не ушёл ещё отсюда, а потому Лушка теперича предала Назара.
Глава 28
Вошли в избу гости незваные, огляделись — нет никого.
— И где ж? — вопрошает надзиратель.
— А я почём знаю, — усмехается Марфа. — Вы чего-то себе решили, а откель я вам парня возьму, коли в глаза того не видывала?
— Доиграешься, ведьма, — прищурился зло надзиратель. — Знаешь, у меня какая власть!
— А всё ж у меня другая, — спокойно смотрит на него Марфа.
— Не внучка она тебе, — кивнул на Лушку мужчина. — Отчего ж тут живёт?
— Науке учится.
— Нечистому служить⁈
— Не говори, коль токмо ухом слыхал. У каждого своя правда. Ежели всё оглядели, да больше вопросов нет, идите своей дорогой.
— Ты погодь. А ну, Григорий, глянь подклет.
Забилось сердце у Лушки, а Марфа стоит себе покойно. — Ежели найду чего — гляди у меня.
— Не стращай, ищи лучше, — ответила на то Марфа.
— Пусто, — отчитался Григорий, а у Лушки гора с плеч.
— А кто это тебе тут дровишки колет? — не унимается надзиратель.
— Сама.
— Покажи.
— Твоя воля.
Взяла топорик Марфа да принялась лихо дрова колоть.
— А чего ж девка твоя бежала, будто и впрямь прячете кого?
— Так поди ж решила, что снасильничать хотите! — нашлась Марфа.
— И на всё у тебя ответ имеется, — усмехнулся надзиратель. — Погляди-ка моих парней да чего надо приговори, чтоб рана скорей затянулись, — приказал.
— Никак к силе темной взываешь? — Скривилась Марфа. — Уж по нраву тебе?
— Говори да не заговаривайся, а дело своё выполняй.
Как только ушли они, Лушка сразу с распросами.
— Где Назар?
— Ты зачем привела их, дурёха? — горько головой качает Марфа. — А ежели б волчик не предупредил? Забрали б твоего Назара. Велела, как заслышит голоса, через подклет уходить к колодцу. Иди ворочай, ежели не спугался да не сбёг дальше.
Назар и впрямь сидел возле колодца.
— Застыл? — ахнула Лушка, завидев его. — Идём в избу отведу, накормлю, обогрею да раны смажу.
— А что до просьбы моей?
— Будь покоен, завтра исполнит Марфа.
Вечером ведьма на судьбу жаловалась.
— Вроде ученица хорошая, да только другую надо.
— Неужто, гонишь? — ахнула Лушка.
— Иное тебе на судьбе написано. Станешь лекаркой хорошей, травницей. Отмолишь свой грех, что с братом взяла, слишком светлая ты, Лукерья.
— И куда ж мне теперича? — Развела руками девка.
— Сама знаешь, — усмехнулась Марфа.
— Об чём ты?
Только лукавит Лушка, хорошо понимает, на что ведьма намекает.
— Есть заимка верстах в семи, бросили её, помер охотник, что знал, как пройти, а другие и дороги не ведают. Там и схоронитесь.
— Отчего ж не угодила тебе? — ищет Лукерья повод, чтоб показать, будто не хочется уходить ей.
— Знают теперь все, где ты. Неровен час придёт отец и неволить станет.
— И то верно, — вздохнула Лушка. — Но как позабудут обо мне — вернусь.
— Я ждать стану, — кивнула Марфа, понимая, что слова то просто, не вернётся больше девка сюда. Заходить станет, попроведовать, а путь Марфы не повторит.
Была у ведуньи любовь сильная, такая, что вдохнуть больно было. Только приворот другая сделала, и ходил за ней Пахом, как привязанный, пока Марфа изводилась. И тогда к ведьме пошла, хотела обратно к себе милого вернуть, а та и сказала, что на роду ей написано не бабой простой быть, а той, что девок от бремени избавлять станет, да тот же приворот делать будет.
Сгорел Пахом быстро, загубила соперница жизнь парня молодого, и тогда отомстила ей Марфа. Дала печать страшную, что больше брать её никто в жёны не хотел. Так и провела век одна та, да и Марфа запретила себе в любовь верить.
