Лицо Сэм моментально стало безучастным. Томас знал, что ФБР активно готовит своих специалистов на случай тактических переговоров — в СМИ они называли это «словесным дзюдо». При этом обычно употреблялись такие слова, как «обработка» и «переориентация», но в конечном счете все сводилось к манипулированию. Как выяснилось, налет безликого профессионализма, как правило, оказывался лучшим способом для слуг закона добиться нужного, будь то обычные граждане или подозреваемые. Выяснилось, что лучший способ одержать верх в грязной игре — это до поры до времени приберегать свои козыри.
— Интерпретация нуждается в контексте, профессор. Никто не знает Нейла лучше вас.
Ошеломленный на мгновение, Томас внимательно разглядывал Сэм.
— Вы всегда так претенциозны, агент Логан?
— Да бросьте… Вы же прекрасно понимаете, как это непросто.
Да, это было непросто. Две нераздельные жизни. Реальные люди, между которыми все — начистоту.
— Полагаю, непросто.
— Так вы приедете?
Ошибся. Томас нутром почувствовал, какую допустил ошибку.
Но он был нужен ей.
— Позвоните мне утром, агент.
У Сэм был такой вид, словно она абсолютно права.
Потребовалось время, но в конце концов Томас раскопал в подвале старый надувной матрас. Надувая его, он присел на диван, пристально глядя в экран телевизора. Сменяющиеся красотки из «Новостей» приглушенно бормотали что-то. По-видимому, очередной окровавленный позвоночник обнаружили в почтовом ящике где-то в Лонг-Айленде, далеко от съемочной группы.
Закончив с надувным матрасом, он поднялся наверх и взял с кровати простыню и одеяло. Со всей этой охапкой и болтающимся из стороны в сторону матрасом он зашел в детскую. Фрэнки с Рипли заснули быстро. Стоя в дверях, Томас немного помедлил, смакуя волшебный запах детских тел, свернувшихся под одеялами в тепле, чистоте и безопасности. Затем, положив матрас на пол между их кроватями, он устроил себе импровизированную постель. Подвинулся ближе к розовому ночнику, будто собирался читать. Глаза его уставились на сломанный карандаш и тень, которую тот отбрасывал на коврик. Томас постарался угадать его цвет.
Крохотный пузырек внутри вдруг раздулся от страха, угрызений совести и жалости к себе. Лежа один на полу, он крепко обхватил себя за плечи и стиснул зубы. Он чувствовал себя макакой, в отчаянии забившейся в угол какой-то большой клетки, наблюдавшей за остальной стаей широко открытыми непонимающими глазами.
«Нейл и Нора…»
Но его дети… С ним были его дети. Они были его тотемом, в них крылось неизъяснимое очарование. Частица его, и в то же время не он — нечто самостоятельное, что как раз и придавало им такое значение. Нечто, ради чего стоило умереть в этой жизни, в мире, где жертвенность сменилась деловой болтовней.
Фрэнки над ним бился и ворочался во сне. Несколько раз Бар ударял хвостом по матрасу. Томас улыбнулся, представив ликующие лица детей, когда они обнаружат его поутру. Здесь. Между ними.
«Па-а-а-а-па!»
Пока они с ним, он никогда не будет один.
Двое стоят на подъездной дорожке, и только один притворяется, что он — человек.
— Моя мать, — говоришь ты.
— А что с ней?
— Просто она всегда говорила, чтобы я не делала такого.
— Люди вроде тебя не верят в таких, как я. Не по эту сторону стекла.
— Тогда я останусь здесь. Правда, никаких проблем.
— А как же кровь? Там везде кровь на тротуаре. Давай, давай заходи, не глупи.
Я улыбаюсь: так ли уж важно говорить тебе, что кровь не моя?
Вместо этого я говорю:
— Какой идиот.
Когда ты поворачиваешься, чтобы проводить меня, мои глаза представляют, что будет дальше. Ты даже придерживаешь дверь — с такой готовностью — кусок мяса.
Как мне описать это?
Я имею в виду, что ненавижу тебя, но на самом деле это не важно. Я думаю о Дамере,[30] открывающем холодильник, по порядку расставляющем банки с содой. Для меня больше нет загадки в том, что он чувствовал, что думал, перечисляя свои свежезамороженные трофеи. Я знаю, что он, как и я, видел ужас в лицо. Он видел тебя так же, как вижу тебя я. И какая-то часть его отвращала свой лик от содеянного, сжималась в комок, терзаемая угрызениями совести. Какая-то часть его вопияла: «Что я наделал — что-я-наделал…»
Но, ты видишь, ему просто не важно.
Ты была всем. Корчилась, визжала — получеловек-полуживотное — животное на бойне, кукла. Ты значила для меня все. Вкус слюны, дрожь прикосновения, блеск глаз, горящий взгляд, упершийся в его брюхо. Единственное настоящее, подлинное.
А ему было не важно.
Глава 07
18 августа, 8.39
«Странно, должно быть, узнавать людей так, как это делаете вы…»
Это было первое, что сказала Сэм, когда они съехали с подъездной дорожки Томаса на следующее утро. Она прибыла в разгар кромешного утреннего ада. Фрэнки пребывал в одном из самых убийственных своих настроев — просто отродье, — и его бесконечные «Нет!» звучали по-шекспировски вселенским отрицанием. Создавалось такое впечатление, что его вопли обращены к Всемогущему Господу. Томас отволок плачущего сына к Миа, пока Сэм наблюдала за ними с подъездной дорожки, прислонившись к своему «мустангу».
«Минутку», — крикнул ей вконец выведенный из себя Томас, бросив на Сэм виноватый взгляд.
Рипли, разумеется, вела себя как сущий ангел. Она не Фрэнки, заверила Рипли Сэм, одарив ее солнечной безмятежной улыбкой и вежливо поздоровавшись под вой своего братца. Миа выглянул из своей двери с сеткой; выкидоны Фрэнки не произвели на него никакого впечатления. Он и не пытался скрывать своего интереса к Сэм, едва заметив, как дети прошмыгнули мимо.
— Фрэнки сегодня не с той ноги встал, — сказал Томас, хотя Миа достаточно было и одного взгляда, чтобы все понять. — Ну, совсем не с той. У меня теперь такое чувство, что мне следовало бы подстричь тебе лужайку.
— А у меня такое чувство, что мне следовало бы подстричь твою, — ответил Миа, внимательно оглядывая Сэм, как водитель грузовика, любящий прокатиться с ветерком.
Улыбнувшись, он помахал ей.
— Хм, по-моему, она перепутала адрес, как тебе кажется?
— Я-то все еще временами закладываю за галстук, — рассмеялся Миа. — Надо бы меня расследовать.
Томас улыбнулся и покачал головой.
— Куколка, правда?
