Убийство совершено с жестокостью невообразимой и неописуемой.
Газета «Стар», 31 августа 1888 г.
1
Пятница, 31 августа
К моей машине прислонилась мертвая женщина.
Каким-то чудом удерживаясь в вертикальном положении, она раскинула неживые руки в стороны и ухватилась за дверцу со стороны пассажира. Из мертвой женщины сочилась кровь, и каждая новая клякса капала поверх предыдущей, образуя нечто вроде паутины на слое автомобильной краски.
В следующий миг она повернулась и посмотрела мне в глаза. Ее мертвые глаза уставились прямо в мои, живые. На шее у нее зияла страшная рана, живот покрывало сплошное пятно алого цвета. Она протянула руку, но я не шелохнулась. Она вцепилась в меня, и, как для покойницы, довольно-таки крепко.
Да, я понимаю: она стояла на ногах и даже двигалась, но по ее глазам уже было ясно, что это конец. Может, тело еще какое-то время поборется, а сердце поколотится в груди, затихая с каждым ударом; может, она еще способна кое-как управлять своими мышцами. Но это все мелочи. Глаза уже знали, что игра окончена.
Мне вдруг стало жарко. Пока солнце не село, вечер был довольно теплым — один из тех вечеров, когда лондонские здания и тротуары удерживают скопленный за день жар, чтобы сбить тебя с ног волной горячего воздуха, как только сунешься на улицу. Но этого липкого, лихорадочного тепла я прежде не ощущала. Этот жар никакого отношения к погоде не имел.
Нож я поначалу не заметила — только почувствовала, как рукоятка прижалась к моему телу. Она так крепко обняла меня, что вонзала лезвие все глубже в собственное нутро.
Не надо. Не делай этого!
Я попыталась отстраниться, чтобы не давить на нож. Она закашлялась, но кашель вырывался не изо рта, а из раны в горле. В лицо мне плеснулась какая-то жидкость — и мир вокруг завертелся, как юла.
Мы упали вместе. Увлекая меня за собой, мертвая женщина мешком рухнула на асфальт; я расшибла себе плечо. И вот теперь она лежала навзничь, уставившись в небо, а я стояла на коленях рядом. Грудь ее еще приподымалась.
Еще не поздно, сказала я себе, хотя прекрасно понимала, что было уже поздно. Мне нужна помощь, но искать ее негде: только пустая стоянка, только шести-и восьмиэтажные многоквартирные дома вокруг. На какое-то мгновение мне показалось, что на одном балконе мелькнул силуэт, но человек этот сразу же исчез. Сгущались сумерки.
Ее ранили только что. Преступник не успел еще уйти далеко.
Не сводя глаз с жертвы, я принялась искать по карманам рацию — безуспешно. Сумочка валялась в нескольких шагах от меня. Выудив оттуда мобильный, я вызвала и полицию, и «скорую» на парковку к Виктория-Хаус в жилищном комплексе Брендон, что в районе Кеннингтон. Лишь договорив, я осознала, что она держит меня за руку.
Мертвая женщина держала меня за руку, но я не могла найти в себе силы посмотреть ей в глаза. Потому что увидела бы, как пристально она на меня смотрит. Надо говорить с ней. Нельзя, чтобы она потеряла сознание. Надо заглушить голос в моей голове, твердящий, что все кончено.
— Все хорошо, — повторяла я. — Все хорошо.
Но ничего хорошего на самом деле не было.
— Сюда уже едут, — сказала я, понимая, что никакие врачи ее не спасут. — Все будет хорошо.
В тот вечер, как только вдалеке завыли сирены, я поняла одну простую вещь: мы лжем умирающим.
— Слышите? Это «скорая». Держитесь!
Наши окровавленные ладони слиплись. В кожу на моем запястье давил металлический ремешок ее часов.
— Ну же. Говорите со мной.
Сирены приближались.
— Слышите? Еще чуть-чуть…
Быстрые шаги. Подняв голову, я увидела мерцание синих огней, отраженное в нескольких окнах. Патрульная машина припарковалась возле моего «Фольксвагена-гольфа», и констебль в форме уже направлялся к нам, бормоча что-то в рацию. Добежав, он присел рядом.
— Держитесь, — сказала я. — Помощь уже прибыла.
Констебль тронул меня за плечо.
