буйно цветущие герани!
Герань любила Маринина мама, и она всегда у них росла. А без сельдерея в их доме не готовили ни одно блюдо. Сыр ели, положив сверху веточку душистого сельдерея, добавляли его в творог, в брынзу, в борщ…
–Это Харилаос посадил, – проследив за взглядом Марины, тихо сказала Магдалена.
– Кто? – удивилась Марина.
– Да отец твой, Харилаос.
– Какой Харилаос?
–Ты не знала, как звали твоего отца?
– Почему не знала? – удивилась Марина. – Его Хараламбосом звали. Я же Марина Харалампиевна.
Настал черёд удивляться Магдалене: «Как – Марина? Ты Медея. Тебе не нравится твоё имя?»
– А там что? – вместо ответа Марина показала на стоящую во дворе цистерну.
– Вода у нас привозная, другой здесь нет. У нас хорошая вода, сладкая, и мыло в ней хорошо пенится. В Афинах вода хуже, и на вкус другая. – Магдалена протянула ей стакан. Вода и вправду оказалась вкусной.
– Это всё твоё, – сказала вдруг Лена, и Марина её не поняла.
– Что – всё?
– Всё. Мы так решили. Отец завещал тебе всё: и этот дом, и квартиру в Афинах, и магазин… Это внизу, в городе. Два часа езды. Машина в гараже тоже твоя. Отдохнёте, потом отвезу вас на кладбище. Потом поедем к нотариусу.
– А вы? А что же вам? – спросила Марина.
– Я уеду. Вы не беспокойтесь, я вещи уже собрала…. – Магдалена помолчала и задала вопрос, которого Марина не ожидала от неё услышать: «А дети? Ты не привезла их с собой? Жаль… Я так хотела их увидеть! Анастас похож на Харилаоса, а Адриана на тебя, и на Демосфена тоже. (Демосфен ревниво засопел: он считал, что сын похож на него)
– Но откуда вы…. – Марина потеряла дар речи. – Откуда вы знаете?! Вы же их никогда не видели.
Вместо ответа Магдалена прошла в спальню. На стене висела фотография. У них дома была такая же: они фотографировались в Ботаническом саду, под большой раскидистой яблоней. Марина с детьми сидела на траве, розовой от яблоневого облетевшего цвета. В смоляных волосах Адрианы красовался розовый бант – словно цветок яблони. Стас крепко держал сестренку за руку: близнецы на фотографии были неразлучны, как и в жизни. Под фотографией горела лампадка.
– Это я прислал, – со вздохом признался Демосфен. – И отцу твоему написал про нас с тобой – что мы счастливы и что у него есть внуки. Я правильно поступил? Ты не сердишься? – Марина молча уткнулась лицом ему в грудь…
– Вы располагайтесь тут, устраивайтесь… Я скоро уеду. Вот помогу вам с оформлением и уеду. При монастыре буду жить, сестра у меня там, – нарушила молчание Лена. – Я хотела бы взять эту фотографию, можно? У вас ведь другие есть, а у меня ничего, ни детей, ни внуков. Мы ведь немолодыми уже с Харилаосом поженились. Он сказал: «Это наши с тобой внуки. Мы их никогда не увидим, но они есть! Дети Медеи. Моё продолжение…»
– Он в больнице лежал, Харилаос. А я за ним ухаживала. Я в монастыре жила, думала, никто мне не нужен, кроме бога. Пока Харилаоса не встретила. К нему никто не приходил, никто не навещал… Я тогда в больнице работала (тут Магдалена произнесла слова, которых Марина не поняла, и Демосфен перевёл: ну, вроде сестёр милосердия. Санитаркой, короче. У них это называется послушание, работа то есть).
Тётка Эвдокула
– Вот я и ухаживала за ним, – продолжала Магдалена. – И он поправился. Врачи не верили, что поправится, а он выздоровел, на ноги встал! Молитвы мои помогли! А потом он приехал и к себе меня увёз…
– Расскажи мне о нём, – попросила Марина. И не поверила своим ушам! – Оказывается, отец уехал не к новой жене, как думала Марина. Он поселился у своей двоюродной тётки Эвдокулы, которую в шестьдесят лет разбил паралич. Муж Эвдокулы к тому времени умер, сыновья жили далеко: один в Канаде, другой в Австралии. Оба исправно присылали матери деньги – хватало и на сиделку, и на кухарку. Но не было рядом с ней родного человека.
И Эвдокула вспомнила о племяннике – сыне своей сестры, о которой в их родне упоминать было не принято: она была неблагодарной дочерью, опозорила родителей. Они хотели выдать дочь за хорошего человека (ну и что ж, что он на тридцать лет её старше. Значит, умнее. Будет хорошим мужем), а она – прямо из–под венца! – сбежала с каким–то мимоезжим турком–полукровкой, без роду без племени. Уехала с ним на Крит и написала родителям – только когда родила сына – Харилаоса. «Теперь у вас есть внук, – писала Хариклея. – Если позволите, я привезу его к вам».
Родители ответили так, как и следовало ответить: «У нас нет больше дочери, а значит, не может быть и внука». Хариклея больше никогда им не писала, только Эвдокуле, и та никому не показывала этих писем, втайне радуясь за сестру. Пусть она будет счастлива!
Но счастье Хариклеи было недолгим – она умерла, когда Харилаосу исполнилось двенадцать, и они с отцом уехали с острова – перебрались в Батуми, где у отца была родня. Там Харилаос и встретил свою будущую жену – Маринину маму, которая приехала в Батуми на отдых.
Эвдокула вспомнила о племяннике (тем более, что её сыновья жили хорошо, ни в чём не нуждались и не собирались возвращаться на родину). Она завещала ему всё , что имела: и этот дом, и дом её мужа в Афинах, и магазин – маленький, но дававший кое-какую прибыль. Взамен Эвдокула просила племянника об одном: Харилаос должен жить в её доме и ухаживать за ней. «Сиделка у меня есть, но всё-таки родные руки она не заменит» – писала Эвдокула племяннику, приглашая его к себе – с семьёй, разумеется. Дом большой, всем места хватит, и за магазином будет кому присмотреть.
Но Маринина мама ехать в Грецию отказалась наотрез: «Ты будешь работать, Мариночка – учиться, а сидеть с твоей тётушкой придётся мне! Ну уж нет. Пусть за ней её дети ухаживают, а я не поеду! У меня своя родня есть. Неужели какая–то тётка, которую ты в глаза не видел, тебе дороже семьи? Она и вспомнила о тебе, только когда с ней беда случилась, раньше не приглашала. Даже в гости не звала…
(София забыла о том, что иметь заграничную родню в годы «железного занавеса» было небезопасным, отец даже письма боялся получать. Эвдокула изредка писала племяннику, и он молчал о её письмах, боясь что жена не одобрит их переписки)
Отец потемнел лицом. – «Своя, говоришь, родня? Ну,
