также молча выпил, проговорив сквозь зубы:
— Без слов, мужики, и не чокаясь. За моих бойцов, что остались в тех проклятых горах…
…— В том, что случилось тогда в январе, есть и моя вина. Я должен был, просто обязан был подумать о том, как далеко всё это может зайти, — Воеводин стоял у окна, сложив руки на груди. — Но я не думал, что такое разпиздяйство возможно в нашей армии. Да что там — в армии! В стране! А самое страшное было услышать из радиоперехвата, как какая-то сука в золотых погонах приказала развернуть вертолёты, которые за нами шли. У меня тогда уже два двухсотых было. Совсем мальчишки, только призвались. Поэтому когда я понял, что нам оттуда живыми не выйти, я решил, что лучше под трибунал пойду, но мои срочники живыми останутся. Я ещё глупо рассчитывал на то, что смогу с теми договориться, но когда они потребовали немедленно сдаться в плен, пригрозив миномётным обстрелом высоты, где остались мои парни, понял, что договариваться не с кем. Я… известил по радиосвязи командование о своём решении, ответ даже слушать не стал. После уничтожения блокнотов с шифрами связи и радиостанций мы спустились в ущелье. Последним сдался наш снайпер, предварительно приведя в негодность свою бесшумную снайперскую винтовку. Ибо нехер, — усмехнувшись сказал Дмитрий. Он сделал глоток холодного чая и продолжил: — Двух погибших бойцов сначала несли на носилках, что смастерили из веток и плащ-палаток. Но потом услышали наши вертушки, которые вопреки приказу пошли в нашу сторону, после чего от нас потребовали бросить тела убитых. Недавно мне сказали, что родители тех мальчишек смогли забрать их останки весной, когда снег и лёд сошли.
— Слышь, Димыч, говорили, что они наших редко в живых оставляют, — заметил Кучеров, вспоминая раненых, доставленных к ним в госпиталь.
— Да, правда, только нам повезло, ни один из моих пацанов за время плена не получил тяжких увечий, не подвергался жестоким пыткам и не был убит. Били, конечно, но не убили. А всё потому, что среди тех оказались мои сослуживцы по Афгану. Да не простые, а их начальник разведки и контрик*, что раньше в одной бригаде со мной служили. Я там многое услышал, мужики. И увидел. И понял некоторые вещи, с которыми никогда смириться не смогу. Что и выложил на допросе уже у нас. Думал, закроют далеко и надолго, но начальник специальной разведки ГРУ за нас горой, понял, что мы попали в окружение по глупости наших генералов, наших же, бля, начальников, когда всё было не подготовлено. Приказал всех моих подчинённых отпустить, я пока здесь останусь, надо разобраться, что за сука у нас наверху сидит, что всех и вся сдаёт. Да и голову с рукой в порядок привести надо, хотя понимаю, что с таким плечом парашют мне будет только сниться.
— А сколько вас в плен попало? — тихо спросил Вегержинов.
— Сорок восемь, — тут же отозвался Воеводин. — Поначалу даже разговоров о передаче нас домой не было. А отыгрались на нас по полной программе! Пропагандисты хреновы! И журналюг приволокли, и родителей моих бойцов привезли, чтобы всё это снять и потом по телевидению крутить, типа мы враги, а с них прям иконы пиши. Одного рядового чуть не до смерти избили за то, что он крест отказался снять. Это я потом узнал, что это не первый такой случай.
— А с тобой что произошло?
— По голове бутылкой получил, после чего паралич схлопотал, поэтому-то меня и позже передали нашим. Если бы не генерал Цаголов**, дай ему здоровья и Бог, и Аллах, хрен бы я с вами сейчас разговаривал. Генерал у них в большом почёте, авторитет среди кавказцев, он-то и участвовал в нашем освобождении.
— А почему ты про трибунал подумал? — Кучеров встал и вытащил из холодильника кусок колбасы, порезал её крупными ломтями и положил на тарелку.
— Потому что мне им пригрозили, как только мы на Кавказ прибыли, — спокойно отозвался Воеводин и сел к столу. — Вы же помните югославские горы? Вот, а я к тому же ещё афганские не забыл. А потому как только нас в Моздоке высадили, я понял, что наш опыт ведения войны в горах коту под хвост можно засунуть, где уже наша с вами история и география проживают. Понимаете, я много переосмыслил и понял, в чём была наша ошибка.
Дмитрий отодвинул тарелку и взял в руки ложки и вилки, показывая, как выглядели склоны проклятых им гор и где находился его отряд. Перед Кучеровым и Вегержиновым сидел боевой офицер, который чётко знал, как и что он должен был делать.
— Горы в Чечне с густой растительностью. Мы поднялись вверх, чтобы занять господствующие высоты, но не учли того, что это не давало нам такого же преимущества, как в Афганистане, где скудная растительность не мешала обзору склонов с вершины. Да и бойцы мои не были подготовлены к ведению боевых действий в горах. Они дислоцировались в Аксае, расположенном в степной местности, — это ж наша родная Ростовская область, — а там такие навыки получить невозможно. За время нашего нахождения в Моздоке в течение всего двух недель мы просто физически не могли подготовить личный состав к передвижению в горах. Да и погода была говно, поэтому и высадка десанта проводилась в незапланированные места, что исключило работу артиллерии, а потом и эвакуацию, к тому же сказалась усталость пацанов от многодневного перехода по горам с тяжёлым снаряжением. Я тогда ещё до высадки сказал, что операция обречена, на что мне прямо было заявлено «под трибунал захотел, подполковник?» Вот я и решил, что лучше уж трибунал мне одному, как командиру, чем позволить убить сорок восемь пацанов. Понимаете, нас никто даже слушать не хотел. Нами руководил тот, кто был убеждён, что побритый боец сражается лучше небритого! Увы, но нашим доводам противостояла безудержная жажда выбиться наверх любой ценой и любым путем, подкреплённая цепкими тренированными мозгами, невероятное самомнение и пафос, помноженные на исключительный воровской рефлекс. И это я вам прямо говорю, а когда с заокеанскими инструкторами поближе пообщался, то понял, что всё это не просто так. Мужики, запомните мои слова, эта война не последняя. Американским интересам наиболее соответствует тлеющий низкоинтенсивный конфликт где-то у нас или в Европе, угли которого они будут периодически помешивать кочергой и докладывать дровишек, верьте мне.
— Ну с этим-то всё ясно было ещё в Югославии. Но это наша страна, наша территория, в конце концов у нас приказ, — тихо ответил Вегержинов.
— Приказ
