– С лешей?
– Ну да, – рассказывают они.
– Вроде все было серьезно, – говорю я.
– Как бы я поняла, что нет перспектив. Он не развивается. Да и огня уже нет, – говорит Аня. – Драйва нет.
– Все стало серым, – кивает Нюта. – И не как в 50-ти оттенках, а вообще. К тому же, – продолжает она. – Он заебал высасывать из меня деньги.
– Блин, – говорю я. – Вы бы хоть рассказали, что у вас такие перемены.
– Забыла ты нас со своим хахалем, – смеется Аня.
– А как познакомились? – спрашиваю я.
– В TruthFace, – говорит Нюта.
– Реально классная штука, – считает Аня. – Первое же свидание оказалось классным. В «Блокаде» сидели.
– Ой, мы тоже туда ходили, – говорю я. – Там классно. Но мы познакомились по старинке. После всех этих ужасов я решила, что хватит с меня онлайн-знакомств. На работе. Клиент пришел… и вот. Кстати, а ваши носят эти… – вспоминаю я. – Эти… как их… глг.. голо… голограмматоры? – спрашиваю я.
– Чего? – спрашивают они.
– Ну, голограмматоры. На лицо цепляются. Они делают мужиков либо смазливыми, либо брутальными. Подстраивают их под наши запросы. И потом TruthFace их вам показывает. Типа фотошоп в реале, – поясняю я.
– Ничего не замечала. Это что, прибор какой-то? – удивляется Аня.
– Он вроде амулета. На шею можно повесить. Делает человека красивым.
– Блин, че ты лепишь, – смеется Аня. – Нет такой фигни. Еще не изобрели.
– Изобрели, – говорю я. – Я сама видела в «Росинновациях»
– Чушь полная. У наших нет никаких амулетов.
– Не может быть, – говорю я. – Без этого TruthFace не работает.
– Вот уж не думала, – Нюта тянется за бокалом. – Что ты веришь в теории заговора. У тебя корона точно не из фольги?
– А причем тут фольга? – Аня не понимает отсылки.
– Это не теория заговора блин, – смеюсь я. – Хотя пофиг. Если что – я предупредила. У меня-то у самой-то все хорошо. И парень натуральный без всяких голограмматоров.
Мимо нас проходит много довольных пар. Я не верю, что все так просто закончилось, но не мне же вскрывать эту тему. Если TruthFace работает и делает людей счастливыми – почему бы и нет?
– Я перекраситься хочу, – шокирует нас Нюта. – Не могу только понять, в какой. Розовый надоел. Что-то классическое, натуральное. Может в темно-синий, не знаю, – говорит Нюта.
– Знакомая девочка теплого цвета, – почесывая нос, говорит Аня. – Красилась в холодный, черный, темно-синий цвет.
– А, я поняла о ком ты, – вспомнив ту знакомую, говорю я. – Было плохо. Мне тоже кстати… как-то я была черной, прикиньте.
– Черный из коричневого и черный из синего – очень разные цвета, – замечает Аня. – Я тоже красилась: было плохо. Сначала все говорили, ой, как тебе идет, а потом на самом деле – не очень.
– Просто мне жалко – если я вдруг захочу вернуться к своему цвету? – размышляет Нюта.
– На самом деле, Нюта, у тебя красивый цвет.
– У тебя очень красивый цвет! – подтверждаю я.
– У тебя очень прямые волосы и ты их не расчесываешь даже… – говорит мне Нюта.
– Если ты хочешь, если ты хочешь… Ты можешь… – Аня пытается что-то сказать. – У нее же быстро осветлится. У нее же натуральный цвет теплый. Ей не надо там долго, хуе-мое…
– Может прядями? – предлагаю я.
– Прядями! Да. Не целиком.
– Просто чуть-чуть.
– Омбре…
– Да, знаете, как омбре, я хотела… типа вот сюда, – Нюта берет прядь волос и вытягивает их, поводя по ней пальцами. – Растяжку вот до сюда, – показывает она границу.
– Пониже, – говорю я.
Она опускает пальцы.
– Так?
– Вот так вот да, да.
– А может сюда, – они поднимает пальцы до середины пряди.
– Ту мач, – говорю я.
– Если что-то пойдет не так – тупо можешь их обрезать, – говорит Аня.
– Вообще, – говорит Нюта, придвигая к себе тарелку с роллами. – Вообще-то я хотела в 30 лет подстричься. Это я в молодости хотела, когда мне было 18…
Палочками макнув ролл в соевый соус и засунув его в рот, она продолжает:
– …ммм. Я думала… Я думала, ну, в 30 лет все уже старухи. Мне в 18 казалось. Что типа 30 лет это уже старость. Это я щас… ну, вы вспомните себя.
Мы киваем.
– Я думала, что с длинными волосами я уже типа не смогу, – завершает Нюта.
– Серьезно, – с улыбкой говорю я. – Я вот помню, когда Аня сказала мне типа: это этикет старых людей.
– Да? – спрашивает Аня. – Не помню такого что-то блин. Но вообще может быть. На меня похоже, – вздыхает она.
– Дату перенесем. В 40 лет надо стричься, – смеется Нюта.
– Кстати, Аня, когда ты делала… – начинаю я.
– Год наверное прошло, – Аня понимает с полуслова. – Я прошлый раз кератинилась на майских праздниках.
– Знаете, почему мне кажется, что 30 лет, в детстве точнее казалось, что тридцать лет – это взрослый возраст? – продолжает Нюта.
– Ну.
– Потому что… – она прожевывает и глотает очередной ролл. – Потому что у меня… Мне было 12 и помню маму, которой тогда было 36 и она типа родила меня в 24, понимаете, а мне 12 и она для меня была настолько взрослым человеком, она за мной ухаживала, она столько пережила. И мне казалось поэтому, что и в 30 лет уже пиздец взрослые. Аня, подольешь мне? – она указывает палочкой на соус.
– Прикиньте у нас бы дети были? – Аня подливает ей соус.
– Пиздец…
– Как бы я пила виски с колой?
– Как бы мы собирались?
– Я не знаю, как этих пиздюков… я сейчас не хочу ничего. Животных… Собака это пиздец, кошка это блять пиздец. Нафиг вообще кого-то иметь в своей жизни.
Мы согласно киваем.
– Так что мы все старородящие, – заключает Нюта.
– У нас дети будут дебилами, – смеется Аня.
– Их проблемы, – я пожимаю плечами, тоже смеясь.
– А вы знаете про ЭКО? – спрашивает Нюта. – Это просто тотальный вообще уровень контроля. Там делают несколько типа эмбрионов из биоматериала. Оценивают по пятибалльной шкале. Выбирают самых типа классненьких.
– Вроде их блин можно заморозить на дохрена лет, – говорю я.
– Можно заморозить. Потом подсадить кому-нибудь, типа суррогатной матери, себе…
– Прикиньте. Если есть какие-то генетические заболевания, которые передаются через какой-то пол… – читаю я, погуглив. – …можно выбрать пол.
