красивая блондинка на длиннющих ногах, облепленных тугими черными джинсами, и Аркадий Михайлович тут же подумал о другом, совершенно не соответствующем моменту: интересно, если она сделает шаг пошире, штаны лопнут?
Словно опровергая подозрения, девушка вскинула ногу и перемахнула через оградку — невысокую, но вполне достаточную, чтобы джинсы разлетелись по швам. Но они даже не треснули, зато треснула и подпрыгнула попавшая под подошву кроссовки толстая ветка, отвалившаяся от старого тополя и валяющаяся на земле.
— Господи, Лина, ну ты же смотри, куда ступаешь! Ты же этой веткой могла мне по лбу залепить!
Очень красивая, на длиннющих ногах женщина, отличающаяся от барышни в джинсах разве что возрастом, недовольно покосилась на ветку, потом на девушку, а затем с возгласом: «Ну что тут скажешь?!» — на свою спутницу, тоже вполне миловидную шатенку с коротко стриженными волосами. Шатенка добродушно улыбнулась.
— Да ладно, мам! — беспечно отмахнулась девушка Лина. — Не драматизируй. Бери пример с тети Нади. Она всегда спокойная, и ее Машка тоже. Наши преподы постоянно твердят: посмотрите, какая выдержанная девочка Маша Зверева. А все почему? Потому что у нее наследственность соответствующая.
— Про наследственность вот так прямо и говорят? — уточнила Машина мама.
— Про наследственность химоза… то есть Галина Антоновна, говорила. Дескать, вот учились у нее в классе подружки, Оля и Надя, мамы Томашевской и Зверевой, а теперь учимся мы с Машкой и прямо жутко на вас похожи и тоже дружим. И еще говорила, что тетю Надю всегда другим в пример ставили.
— Да, ставили, — подтвердила блондинка.
— А твою маму называли самой красивой девочкой в школе, — воздала должное шатенка.
— Ну вот, у меня тоже наследственность, — не стала скромничать Лина и довольно язвительно добавила: — А вы обе нам с Машкой по наследству Пирогову передали.
— Прекрати! — пришикнула на нее мать. — О мертвых либо хорошо…
— Либо ничего, куда там! — хмыкнула Лина. — Ее все терпеть не могли, а теперь сбежались посмотреть на поверженного врага.
— Не надо так, — строго сказала Надежда Зверева.
— А что не надо-то? Вот если бы Сергея Игнатьевича хоронили…
— Типун тебе на язык! — возмутилась Ольга Томашевская, явно намерилась еще что-то присовокупить, но дочка дожидаться не стала, вновь метнулась через оградку и понеслась в толпу. — Надо же такое ляпнуть, — недовольно проговорила мать. — Борзенков еще вполне крепкий старик, и голова у него светлая.
— Это точно, — согласилась подруга. — Кстати, он сегодня здесь?
И словно отвечая на вопрос, на крыльце появился Сергей Игнатьевич. Сразу несколько человек кинулись к нему, причем с нескрываемо радостными лицами, — старик тоже заулыбался, тут же смутился своей улыбчивости, но все же с готовностью принял рукопожатия мужчин и поцелуи женщин. Эти мужчины и женщины были разных возрастов, наверняка все они когда-то учились у Борзенкова и теперь с искренним удовольствием встречали старого учителя. Как успел заметить Казик, никто из педагогов не удостоился столь радушного общения. И как опять же заметил Казик, кое-кто из учителей взирал на эту сцену с завистью.
«Так вам и надо», — отчего-то мстительно подумал Аркадий Михайлович.
В какой-то момент кольцо бывших учеников разомкнулось, пропуская вперед мужчину, для которого самым точным определением было слово «солидный». Его солидность чувствовалась во всем — в одежде, в походке, в выражении лица, в жестах. Хотя вроде бы и возраста он был среднего (в районе сорока), и внешности самой обычной (не слишком выразительной), и поведения отнюдь не вызывающего (скорее сдержанного), но сразу становилось очевидным, что он человек основательный, значительный, весомый.
Он обнял Борзенкова, слегка притиснув к себе, Сергей Игнатьевич постоял пару секунд в этом притиснутом положении, после чего чуть отстранился, перехватил ладони мужчины, сжал в своих ладонях, потряс, что-то проговорил — причем опять же сразу стало очевидным, что слова эти признательные. Мужчина то ли улыбнулся, то ли поморщился, явно изобразив на лице «Не стоит благодарностей!», после чего развернулся и решительно двинулся к дверям школы. Причем двинулся как-то так, словно он директор школы или, пуще того, руководитель городского департамента образования, а если еще точнее — хозяин всего этого заведения с прилегающей территорией. На входе царила небольшая толчея, но стоило мужчине приблизиться, и она мгновенно, причем сама собой, без чьего-либо участия, вдруг рассосалась, освобождая проход.
— А Витюня молодец! Кто бы мог подумать? — произнесла Ольга Томашевская.
— Что верно, то верно, — отозвалась Надежда Зверева.
Казик оглянулся — женщины смотрели в спину солидного господина, и лица их были весьма озадаченные.
Значит, вот так просто — Витюня, по крайней мере для этих дам? Впрочем, тоже, наверное, вместе учились, а может, просто давно знакомы или, вполне вероятно, знакомы едва-едва и оттого недоумевают. Почему? Нет, повод явно какой-то положительный, иначе Борзенков не тряс бы руки, не улыбался благодарной улыбкой, а он и тряс, и улыбался, вот только женщины отчего-то удивляются.
Аркадию Михайловичу стало любопытно. Элементарно любопытно, без всякой привязки к «делам». Господина Витюню привязать к смерти Пироговой не получалось даже при богатой фантазии Казика. Такой солидный человек не прошмыгнул бы незамеченным мимо охранников и не полез бы в окно, не стал бы тыкать отверткой учительницу химии и, даже если бы ему очень хотелось отправить ее на тот свет, нашел бы куда более подходящий способ. Мало ли таких способов и людей, готовых реализовать эти способы на практике? За соответствующее, естественно, вознаграждение, а с возможностями вознаграждения у господина Витюни явно все в полном порядке — по крайней мере, если судить чисто внешне.
Казик осторожно покосился на дам, затем демонстративно повертел головой, вроде как подыскивая подходящий объект для общения, вперился взглядом в женщин, сделал пару шагов им навстречу и спросил заинтригованно:
— Прошу прощения, вы случайно не знаете, кто такой вон тот мужчина? Который с Сергеем Игнатьевичем Борзенковым беседовал?
Женщины несколько секунд порассматривали Казика, после чего ухмыльнулись и ответили:
— Виктор Сугробов, владелец сети супермаркетов.
Ответила, впрочем, Зверева, а Томашевская добавила:
— Он тоже учился в этой школе, причем в одном с нами классе.
— Вы все трое одноклассники? — округлил глаза Казик. — Прямо не верится!
И сделал паузу. Совершенно намеренную. Дальше, по всем законам психологии, должен был последовать встречный вопрос, и он, конечно, прозвучал, причем почти в хоровом исполнении:
— Почему не верится?
— Я бы подумал, что вы заметно моложе.
И вновь округлил глаза, исключительно правдоподобно, поскольку женщины и впрямь выглядели моложе солидного господина.
— Надеемся, вы не слишком солгали, — улыбнулась Томашевская и одернула короткую курточку, удачно подчеркивающую тонкую талию.
— Нисколько не солгал! Да вы в зеркало посмотрите, — посоветовал Казик и, словно опомнившись, шаркнул ножкой: — Позвольте, как пишут в старинных романах, представиться. Аркадий Михайлович Казик, кандидат наук, психолог.
