возразила я. Говорила, сжав челюсти: боялась, если слишком широко раскрою рот, меня вырвет. В висок будто сверло ввинчивалось, затылок ломило. – Ты влюблен в этот дом, потому и не хочешь замечать, что он дурной.
Мы уставились друг на друга. Повезло, что Ксюша этого не видит, не слышит, как родители орут друг на друга.
– Юра, прошу тебя, – сделала я еще одну попытку спокойно объясниться, – прочитай внимательно, без предубеждения. Ты увидишь, таких совпадений попросту не бывает. Я не говорю, что дом плох, ты не прав. Просто хочу разобраться. Если мы поймем, что здесь случилось, почему люди видят в здании… нехорошие вещи, то сможем предпринять что-то. Всегда ведь лучше знать, чем оставаться в неведении. – Муж молчал, и я расценила это как хороший знак. Приободрившись, продолжила: – Записи обрываются, но в конце девушка написала интересную вещь, оставила подсказку.
– Вот как? – холодно спросил Юра.
Я сделала вид, что не замечаю его неприязненного тона.
– В доме есть еще одна комната. Мы ее не нашли, но она есть. Необходимо узнать, что там, Юра. Та девушка пишет, что поняла, где она находится. Записи обрываются, место не указано, но можно догадаться, как ее искать. Она сообразила, и мы сообразим.
– Сообразим, – повторил Юра, постукивая пальцами по столешнице.
– Да, нам нужно…
– А тебе не пришло в голову, – вкрадчиво проговорил он, – что девушка ошиблась? Ведь если бы потайная комната существовала, если бы девушка нашла ее, то сейчас и мы бы ее видели!
Действительно, такое могло быть.
– Но ей могли помешать. Или она нашла ее, но не сумела открыть. Или не стала открывать сама, позвала кого-то, а этот человек запретил вскрывать проход. Мало ли причин!
Но Юра меня уже не слышал.
– Вот и я запрещаю! Запрещаю, ясно тебе?
Он, можно сказать, визжал на меня, капли слюны вылетели изо рта и попали на меня, я отшатнулась. Это взбесило мужа еще сильнее, и он сделал то, чего я никак не ожидала.
Нет, не ударил меня. Юра порвал тетрадь. Пополам, потом сложил половинки вместе и снова порвал. Старая желтая бумага поддавалась легко, клочки падали на стол, летели на пол, а он все кромсал и кромсал записки. А мне казалось, что и во мне что-то рвется.
Боль в голове достигла апогея, стала уже нестерпима. И, словно мало мне было мучений, живот тоже резануло горячим ножом. Тошнота, которую я долго пыталась побороть, взяла верх, и в следующую секунду меня вырвало на чисто вымытые полы моей новой шикарной кухни.
«Врач, – подумала я. – Мне срочно нужен врач».
Глава восемнадцатая
В больнице я провела две недели. Поначалу врачи даже вставать не разрешали, я попала в круговорот процедур, капельниц, уколов, осмотров. Юра договорился об индивидуальном уходе, нашел отличного врача, медсестра прибегала по первому зову. Я была благодарна ему за заботу обо мне и ребенке, но…
Да, всегда есть «но».
В глубине души я ощущала исходящий от мужа холодок. Наверное, слишком много прежде было тепла, поэтому остро чувствовалось охлаждение.
Точно так же Юра вел бы себя, если бы сломалась его машина: лучшие специалисты, деликатный подход и прочее. Он не сидел возле меня, держа за руку, не бросался ко мне с вопросами, не баловал, не успокаивал.
Пару лет назад я попала в больницу с пневмонией. Юра приходил каждый день. Варил для меня супы, которые я люблю, делал пюре без комочков, покупал киви, мармелад и любимые пирожные, приносил книги, писал трогательные записки, присылал сообщения.
Теперь же… Он навещал меня через день, ссылаясь на огромную занятость. Приносил продукты по списку. Его звонки были прилежными. Хорошее слово – «прилежный». Юра поступал правильно, и окружающие видели то, что ожидали бы видеть в подобной ситуации: заботу, внимательность, тревогу о здоровье жены и ребенка. То, как много было в этом наигранного, прописанного правилами, сухого, небрежно отштампованного, замечала только я.
Сначала все мои мысли были о ребенке, о том, что могло с ним случиться. Но после, когда очевидная опасность отступила, я стала задумываться и обо всем прочем, что составляло мою жизнь.
Конечно, Юра сердился на меня. Я-то вела себя вовсе не так, как полагается женщине, которая носит ребенка. Его бесили мои страхи, претензии, нелепые подозрения, мое доморощенное расследование, и я готова это понять.
Вместо разговоров о будущем малыше, выбора имени, обустройства детской, хлопот по дому, радости от его приобретения (или обретения Юрой своего родового гнезда) я впадаю в истерику, порчу стены в доме, выдаю чудные сентенции.
Но, понимая, внутренне не принимаю. Мне кажется, Юра мог бы спуститься с сияющих вершин своей непогрешимости, логичности и практичности и прислушаться ко мне, ведь я его жена, мать его детей и женщина, которую он любит уже много лет, на которой счастливо (вроде бы!) женат.
Отношений с ним я не выясняла – это было бы глупо. Не скандалила и не спорила (явных причин нет, муж вел себя безупречно). Когда приходили Агата и мать Юры, я не жаловалась и не поднимала опасных тем. Мы вообще не говорили о доме, о моих «идеях» (по выражению Юры), обходили эту тему стороной, благо, есть о чем поговорить и без этого: беременность, ребенок, состояние моего здоровья.
Мы с Юрой старательно делали вид, что безобразной сцены, завершившейся вызовом скорой, не было. И тетради с записями не было тоже – теперь мне не на что ссылаться. Полагаю, и рисунки Юра выбросил, так что никаких доказательств того, что другие люди наблюдали то же, что и я, не осталось. Я была наедине со своим «умопомрачением», а лестница снова замурована, дверь надежно спрятана – мне муж рассказал. Я равнодушно кивнула.
Юра намекает, что прошлое (читай – мои фантазии о доме) надо оставить в прошлом, двигаться дальше, забыть, не возвращаться к скользким темам. Что ж, имеет право желать этого. Но я устроена иначе. Нерешенная задача для меня вроде заусенца: я вечно «задеваю» ее, она мешает мне жить, не дает покоя.
О выписке, в отличие от большинства пациентов, я не мечтала, но вернуться нужно. Юра разозлился бы, если бы узнал, что я полна решимости докопаться до ответов. Это жизненно важный вопрос: происходящее в доме не отпустит меня, не даст нормально жить.
– Рожать тебе через пять недель, – сказал Юра позавчера.
«Когда я носила Ксюшу, ты говорил «нам рожать», – некстати вспомнила я. Разумеется, не стала ничего говорить.
Ксюша, к слову, охотно осталась в санатории на вторую смену.
