также явится определяющим принципом ваших взаимоотношений со всеми, кого вы встретите на жизненном пути. Мы также становимся более восприимчивыми к тому, что страдания, выпадающие на долю всех чувствующих существ, идентичны, как идентично и их стремление к счастью. Если мы существенно продвинемся вперёд в своей способности работать с сущностным уровнем сознания в каждой ситуации, будь она приятной или неприятной, нам будет понятно, о чём идёт речь, когда мы говорим об «освобождении от сансары».
Поэтому внимательно исследуйте действия своих тела, речи и ума и следите за той мотивацией, что подвигла вас на принятие обязательств, связанных с обетом прибежища. Главный вопрос не в том, принимаете ли вы прибежище как мирской человек, заинтересованный в сансарном счастье, или практик пути махаяны, а в том, зародилось ли в вашем уме истинное самоотречение и подлинная, неподдельная доброта. Теперь мы можем поговорить о том, в ком или в чём мы принимаем прибежище.
Объекты прибежища
Объекты нашего прибежища будут зависеть от мотивации, которая, в свою очередь, может быть низшего, среднего и высшего уровня. Существует разделение между мирскими и внемирскими объектами прибежища. Сознание, всё ещё ориентирующееся на сансару, принимает прибежище в чём-то из мира сансары; сознание, способное и стремящееся выйти за её пределы, принимает прибежище в объектах, находящихся вне сансары.
Мирские объекты прибежища всё ещё подвержены влиянию сансары. Они также делятся на две категории: обычную и высшую.
Обыкновенные мирские объекты прибежища — это горы, леса, неодушевлённые предметы, могущественные боги, нелюди, цари и так далее. Принятие прибежища в них в основном продиктовано страхом и поиском покровительства. Например, в Бутанеу нас есть традиция совершения подношений богам гор и лесов, в основном потому, что в этих лесах можно легко заблудиться и они наполнены различными духами, демонами и другими проявлениями сознания, которые необходимо умиротворить. Поэтому раз в год люди совершают для них подношения.
В древнетибетской и даже в буддийской традиции существует множество подобных ритуалов, и многие люди принимают прибежище в подобных вещах. Это не означает, что мы буквально совершаем простирания перед лесом или горой и говорим: «Я принимаю прибежище…», хотя и такое возможно. Это означает систему поверий людей, которые стараются творить добро, полагаясь на божеств гор, водоёмов или лесов. Нам всем известно о существовании таких ритуалов и традиций. Ни в коем случае нельзя очернять подобное воззрение и относиться к нему презрительно, но нужно осознавать, с каким намерением мы приходим к прибежищу. Когда мы говорим об обыкновенном мирском прибежище, мы имеем в виду обыденное, условное, в противоположность абсолютному, воззрение.
Мирское прибежище никак не затрагивает сферы неведения и мудрости, сострадания или освобождения всех чувствующих существ. Оно скорее служит целям умиротворения определённых внешних обстоятельств ради достижения сиюминутного счастья и временного избавления от определённых страхов. Принятие прибежища в мирском объекте ради собственного преходящего блага, блага своего рода, племени или иного социума остаётся временным прибежищем, а всё, что временно, является обусловленным и обыденным. Оно не способно окончательно и бесповоротно освободить нас от сансары, причинно-следственного закона кармы или страхов. Например, когда мы совершаем подношения богам плодородия, прося богатого урожая, это не приносит абсолютного блага. Мне неизвестно о существовании такой традиции, которая бы гласила: «Да очистится всякое неведение, да родится в умах возвышенная мудрость — и пусть с урожаем тоже повезёт!»
Высшее мирское прибежище — это принятие прибежища в Трёх драгоценностях, но без полного понимания их сущности. Такого рода прибежище принимается обычными людьми, подобно нам самим, которыми всё ещё движет стремление спасти собственную шкуру. Мы не хотим совершать ошибок и плохо поступать. Мы чувствуем преданность к учителю, хотя необязательно понимаем смысл этой преданности; мы действительно осознаём всю драгоценность и хрупкость теперешней ситуации. И мы не желаем совершать никаких действий, если не знаем, к каким последствиям они приведут. Поэтому, преисполненные глубочайшего почтения, мы принимаем прибежище в Будде, Дхарме и Сангхе. И опять же мы, тибетцы, очень хороший тому пример.
Многие тибетцы в действительности не обладают ни пониманием пустотности, или абсолютной истины, ни желанием её понимать. Яркий пример — моя бабушка. Её зять, Его Святейшество Миндролинг Тричен, является главой школы ньингма и великим мастером тибетского буддизма. Несмотря на то что она прожила многие годы в обществе Его Святейшества и многих других великих учителей, она тем не менее и слышать ничего не желает о фундаментальной абсолютной истине. Каждый раз, когда мы пытаемся рассказать ей об этом, она говорит «Нет, нет, нет, это только всё запутает!» Для неё достаточно того, что у неё есть лама и обязательство выполнять ежедневные практики.
Это является высшим типом мирского обязательства. У нас есть свой метод, или форма, определяющая наше отношение к Трём драгоценностям: Будда был идеальным джентльменом, жившим две с половиной тысячи лет тому назад и показавшим путь Дхармы, — и не пытайтесь переубедить мою бабушку, что он выглядел не так, как она себе его представляет; Дхарма — это просто учения и тексты, которые дошли до нас; а Сангха — это совокупность всех монахов и монахинь. Мы не хотим совершать никаких ошибок и создавать негативную карму из-за недостатка веры и преданности. Это — один из способов принятия прибежища.
Обладание подлинной верой, основанной на некой форме, возможно совмещать с одновременным глубоким пониманием сути. Однако большинство из нас, и не только тибетцы, имеют склонность чувствовать великую веру и преданность по отношению к тому, что нам нравится. Мы очень любим своих учителей и учения и тверды в своей преданности какой-то материальной, фиксированной форме существования. Однако такая вера основана на привязанности.
Привязанность предоставляет нам объект, способный утешить нас, порадовать и дать чувство защищённости и безопасности. Мы думаем, что, поскольку мы так преданы Трём драгоценностям, нашему учителю, нашему медитативному божеству-идаму или ещё чему-нибудь, это приведёт нас к освобождению от неведения и страдания. Другими словами, мы надеемся, что это принесёт нам личное благо и пользу. С такой точки зрения мы всё ещё стремимся к мирскому прибежищу, хотя оно превосходит обыкновенное мирское прибежище. Безусловно, с буддийской точки зрения Три драгоценности считаются более значимым объектом прибежища, нежели боги гор и лесов.
Три драгоценности считаются непревзойдённым объектом прибежища, потому что им можно всецело доверять, они не несут в себе никакого обмана. Сам по себе обман может заключаться не в объекте прибежища, а в мотивации при его принятии. Он возникает, когда мы действуем из эгоистических побуждений, из страха потерять своё «я». Он возникает, когда мы беспокоимся, что
