отправляли на тот свет, — он скорчил морду, как будто жутко сожалеет об этом.
— Заткнись. — Я стукнула его подушкой.
Ник отобрал ее у меня и отправил ровно в соседнее кресло — видимо тренировки по крылатлону не прошли бесследно.
— Так странно, — произнес он, глядя куда-то в камин, — сегодня на чарологии место Дениса никто не занял, как будто все ожидали, что он придет и сядет на свой стул. Это ведь неправильно. Мы четыре с лишним года учились вместе, а теперь его нет — и все делают вид, что ничего не случилось. Почему девчонки не ревут? Они же за ним бегали, сколько я нас помню, ну курса со второго точно. Громов единственный — единственный, Ева! — сегодня был не в своей тарелке, и то, наверное, потому что видел вчера тело. Что с нами не так? Почему никто не сказал, что ему грустно, или тоскливо, или что он в ужасе? Почему никто не сказал, что ему жаль? Ведь у каждого должен быть человек, который поплачет на его могиле.
Мне показалось, что Ник говорит примерно о том, о чем я думаю с самой боевой магии.
Я не умела чувствовать вслух.
Меня тошнило от горечи, когда я думала про израненного Дениса, про то, как ему было больно и страшно, и про то, что его больше нет, но я не произнесла ни слова.
Мне так нравился Исаев, до дрожи — я даже однажды, зажмурившись, прошептала это, когда была одна в спальне, но ему об этом сказать не смогла. Эти слова казались пресными, как сырой картон.
Кто вообще говорит: «Ты мне нравишься»? Нравиться может платье в магазине или мясо за обедом. А как вслух сказать о постоянном голоде — потому что нельзя сожрать запах Исаева на завтрак?
Я не хотела, чтобы Исаев пропах Новемаром. Он все мои три с половиной года в Виридаре был рядом, и теперь я не понимала, как его может здесь не оказаться. И что делать без него.
— Я не хочу плакать ни на чьей могиле, — вздохнула я. — Никто не хочет, Ник.
— Я могу, если надо, — Челси как всегда отсыпалась после пар в спальне и только сейчас спустилась к нам. — Скажите, где и когда.
Она уселась по другую сторону от Ника и невзначай обняла его за шею. Я опустила глаза и продолжила вслед за кем-то ковырять дыру в обивке дивана.
— Ты сегодня свободен? — тихо спросила Челси у Никиты, но я все равно услышала.
Он ответил не сразу, и мне показалось, что ему неудобно разговаривать здесь и сейчас.
Надо было уйти, но я грызла костяшку большого пальца, задумавшись о том, позовут ли кого-то из академии на похороны Дениса, — и не двинулась с места, поэтому невольно слушала дальше:
— М-м, я сегодня слегка не в форме, так что будем считать, что нет.
— Ты? Когда это ты был не в форме? — искренне удивилась Челси, и я пожалела, что вовремя не свалила. — Член, что ли, отвалился? Не представляю других причин, — фыркнула она.
Ни он, ни она не смотрели в мою сторону, но мне было так неловко, что хотелось впитаться в диван.
— Я что, по-твоему, не человек? — повысил голос Ник. — Не хочу я сегодня трахаться, ясно?
Мне показалось, что эти слова услышали даже первокурсники, игравшие в шахматы.
Челси надулась, но пожала плечами:
— Ну и ладно. — Она потянулась, поправила волосы и предложила: — Елизарова, пойдем, покурим, а?
Я притворилась, что отключалась на эти пять минут, и с готовностью вскочила с места.
Никита поднял руку, прощаясь. В его глазах я увидела настороженность.
Глава 25. Елизарова
В туалете Челси агрессивно вытащила почти пустую пачку сигарет, достала две последние — и смяла ее.
Она держала свою, зажав между указательным и большим пальцами, придерживая средним; обычно это означало, что Челси злая как самка сербского вислоухого дракона, оставшаяся без яйца.
Она затягивалась, глядя на меня в упор — мне не нравились ее прищуренные глаза — и за все время не произнесла ни слова. Докурила, швырнула окурок на пол, затоптала, прошла в ближайшую кабинку и, сняв трусы, уселась на унитаз.
Ну, мы друг друга давно не стеснялись.
— Не в курсе, чего Верейский ломается? — отрывисто спросила Челси.
Я помотала башкой — в конце концов, я до сих пор прикидывалась, что в общей комнате меня поразила временная глухота.
— Сейчас все нервничают, — предположила я, — не каждый день кого-нибудь убивают в Виридаре. Может, нет настроения или… не знаю, мне кажется, это я его расстроила своими разговорами.
И чего я к нему пристала? В конце концов, все это не мое дело. Иногда я забываю, что дружба не обязывает человека всякий раз выворачивать перед тобой душу. Может, Нику вообще неприятно об этом говорить. Вдруг там проблемы с взаимностью, хотя я не представляла девушку, которая могла бы ему отказать — даже если это одна из тех сучек с Виредалиса.
— И о чем болтали? — легко поинтересовалась Челси, спуская воду.
— Да так. — Мои глупые вопросы сейчас казались мне совсем тупыми. — Он удивлен, почему никто не расстроен из-за Дениса.
— Ну как это никто не расстроен. Вот ты, например, расстроена. Курицы с пятого тоже. Родители его больше всех расстроены наверняка.
— Думаю, Ник просто имел в виду, что у каждого должны быть близкие, которым он дорог.
— О боже, ну зачем ты дала ему эту дурацкую кличку! — взвыла Челси, как будто речь шла о собаке, и вернулась к теме: — Так и я о том же. Запомни, Елизарова, громче всех тебя будет оплакивать тот, кому ты давала. Или тот, кто хотел бы этого, но не дождался, потому что ты померла.
— Я бы не хотела умереть раньше человека, которого люблю. Которому давала, — пояснила я на понятном Челси языке.
— Типа ты хочешь, чтобы муж преставился раньше, а ты могла завести себе молодого любовника? Это
