в свет в 1964 году, пишет:
«В начале семидесятых годов Достоевский создает роман „Бесы“, в котором революционное движение изображено как беспочвенная затея политических авантюристов и шарлатанов, как сомнительная игра „нигилистов“, не имеющих перед собой никаких положительных задач и великих целей.
В романе есть ядовито задуманная сцена. Маленький человечек, почтовый чиновник Лямшин, исполняет на рояле марсельезу. Звучит мелодия революционной борьбы, разрастается в ней народный гнев, все выше революционная страсть — и вдруг в могучую мелодию врывается, как бы случайно, пошленький мотив сладенькой мещанской песни: „Ах, майн либер Августин…“ Марсельеза заглушает мещанскую песенку, но мелодия песенки снова возникает, звучит громче и громче, и в конце концов революционный пафос отступает перед мещанской самодовольной пошлостью.
В этом эпизоде раскрывается структура дискредитации революции у Достоевского. Мещанство побеждает революцию, возникая внутри ее. <…>. Частность выдается за целое, и какая-то деталь заслоняет все явление. Роман „Бесы“ был показателен тем, что писатель брал частную правду и из нее творил большую ложь»{8}.
Как видим, в качестве доказательства дискредитации Достоевским революции Рюриков приводит игру Лямшина на фортепиано «Марсельезы», переходящей из мелодии революционного гимна в мелодию развлекательной песенки «Ах, мой милый Августин». Но кто такой Лямшин в романе Достоевского? Малоуважаемый человек, сплетник, которого либералом-то назвать и то неловко, не то что революционером. Разве может такой человек дискредитировать революцию, человек, который сам ни для автора, ни для читателя не является авторитетом?
И если даже с натяжкой отнести Лямшина к либералам, то разве не было в истории подобных ситуаций, когда либерал, ради того, чтобы выпросить у властей прощение, готов был посмеяться не только над революцией, но и над чем угодно? (Пример в этом же эпизоде романа: Лямшин играет «Августина» для того, чтобы выпросить прощение у губернаторши Юлии Михайловны Лембке, чтобы развеселить её).
Ещё одним доказательством того, что Достоевский несправедливо обвинял русских революционеров, для Рюрикова являются следующие аргументы:
«Достоевский же грязь нечаевщины, деятельность кучки анархистских отщепенцев представил в „Бесах“ как нечто характерное для освободительного движения. Он изобразил революционеров в самых неприглядных красках, как воплощение „нравственной порчи“ русского общества.
Мы видим слабость и теоретическую несостоятельность народничества 70-х годов с его идеалистическими теориями, но ценим мужество и самоотверженность революционеров, беззаветно боровшихся с гнетом самодержавия и обращавшихся с призывом к народу, к крестьянству. Именами Халтурина, Желябова, Мышкина гордится история русского освободительного движения. И когда Достоевский отщепенцев, а то и прямых провокаторов, изображал как представителей революции, это была чудовищная неправда. Недаром русская реакция в течение десятилетий использовала „Бесы“ для оплевывания революционного движения. Недаром мракобес и мистик Мережковский называл Достоевского „пророком русской революции“ за то, что тот разоблачал-де „разрушительную стихию“ революции»{9}.
То есть Рюриков требует от Достоевского, чтобы он в 1870–1872 годах (время работы над романом «Бесы») изобразил бы не нечаевцев, а Халтурина, Желябова или похожих на них революционеров. Но ведь «Народная воля», куда входили упомянутые Рюриковым сторонники террористических методов борьбы, появилась лишь в 1879 году — спустя десять лет после того, как была ликвидирована «Народная расправа» Нечаева. И действовала до времени убийства императора Александра II в 1881-м. Лишь после этого, во время суда, обществу стало известно о народовольцах, и в этом же году не стало самого Достоевского. То есть, писатель даже теоретически не смог бы написать романа, о котором сожалел советский критик. Как видим, объективно взглянуть на ситуацию авторам рецензий мешают порой не только их мировоззрение, но и исторические ошибки.
Сам же Достоевский, надо отметить, вовсе не был равнодушен к людям, которые искренне хотели перемен и готовы были ради народного счастья на собственные жертвы. Он, например, внимательно следил за ходом «процесса 50-ти» и «процесса 193-х» (1877–78 годы) и, по свидетельствам многих современников писателя, по его письмам и другим документам, мы можем судить, что отношение Достоевского к этой молодёжи было совсем иным, чем к нечаевцам.
В работе «Доказательство от противного» писатель, поэт и выдающийся исследователь творчества Ф. М. Достоевского Игорь Леонидович Волгин приводит письмо адвоката А. Боровиковского, которое представляет чрезвычайный интерес:
«Милостивый государь Фёдор Михайлович. Только вчера по окончании „политического процесса“ (14 марта 1877 года), в котором я участвовал как защитник, я прочёл ваш февральский „Дневник“. Но если бы я прочёл его до тех жгучих впечатлений, которые я вынес из процесса, я не понял бы вас… Вы писали не об этом деле, а вообще о великом движении, которое происходит на наших глазах. Но этот процесс — только один из трагических эпизодов того великого движения… Судили „революционеров“ (и некоторые из них сами полагают, что они „революционеры“), а между тем о революции почти не было и помину; только изредка, и то некстати, как нечто „заграничное“, как явно фальшивая нота, звучали задорные слова, из которых оказалось возможным выжать нечто похожее на „революцию“. Всё остальное, основной мотив — „русское решение вопроса“»{10}.
Последние слова, взятые А. Боровиковским в кавычки, — это слова Достоевского: именно так называется одна из главок февральского «Дневника писателя». Вольно или невольно корреспондент Достоевского подтверждает «совпадение мотивов»{11}:
«Для Достоевского, противника революции, „неугомонность“ молодёжи является источником великой веры. Однако он прекрасно помнит о том, что когда сотни молодых людей двинулись „в народ“, мужицкая Русь не шелохнулась. В его ответе московским студентам нет ни тени злорадства, в нём слышна лишь глубоко затаённая горечь: „Явились грустные мучительные факты: искренняя, честнейшая молодёжь, желая правды, пошла было к народу, чтобы облегчить его жизнь, и что же? народ её прогоняет от себя и не признаёт её честных усилий“{12}.
Уже из этих писем мы видим, насколько изменилось отношение писателя к революционной молодёжи конца 70-х годов XIX века. Его глубоким уважением к ней объясняется и тот факт, что Достоевский хочет (по свидетельству многих современников, в том числе его жены Анны Григорьевны и писателя М. А. Суворина — сына известного издателя и друга Ф. М. Достоевского А. С. Суворина) сделать революционером своего любимого и честнейшего героя Алёшу Карамазова. И тут мы видим, что обвинение Достоевского в клевете на русское освободительное движение конца 70-х годов XIX века (из-за неточного знания истории русского освободительного движения) является безосновательным.
Между тем в литературоведении, начиная с 70-х годов прошлого столетия, стали всё реже встречаться работы, в которых бы роман Достоевского „Бесы“ огульно называли „карикатурой на русскую революцию“,
