Книга Молчание костей - Джун Хёр

В детстве, если меня никто не будил, я могла спать хоть до полудня, опьяненная сладкой теплой дремой. Но теперь, закрывая глаза, я каждый раз видела мертвого мальчишку с мечом в животе. Только я и он, одни в тихом лесу на горе Хва. Сколько бы я ни пыталась проснуться, я не могла сбежать из леса, и как бы быстро я ни бежала, труп всегда следовал за мной по пятам. Наконец я все-таки вынырнула из сна. Сбившееся и промокшее насквозь одеяло опутывало мне ноги.

– У тебя температура. – Эджон уложила меня обратно и положила на лоб кусок ткани. – Это из-за раны. Ты подхватила инфекцию.

Мне стало хуже, и я снова провалилась в бесконечные кошмары, а когда выныривала из них, не могла понять, ни сколько времени прошло, ни что за высокие тени бродят вокруг. Ощутив во рту горький привкус чего-то травяного, я закашляла. Мне вытерли рот.

Сквозь забытье я расслышала женские голоса и почувствовала, как в кожу вонзаются тончайшие иголки.

– Не туда! – разобрала я шепот. – Старшая медсестра учила меня иглоукалыванию. Она говорила, надо выше колоть. Вот здесь.

Неужели я умираю?

Затем бушующий шторм стих, ледяная завеса морского тумана отступила, и я поняла, что лежу на спине, глядя в белый потолок. Мир перестал крутиться. Я чувствовала себя странно. Как будто шторм погасил огоньки, пляшущие в вечнозеленой качающейся траве, а внутри меня осталась лишь огромная темная пещера.

Дверь отъехала в сторону, и я встрепенулась. Это оказалась Эджон. Она опустилась на колени перед циновкой и осмотрела мои раны, а потом принялась их перевязывать.

– Сколько я так пролежала? – поинтересовалась я.

– Пять дней.

Пять дней. А для меня они пролетели как одна ночь.

– Первые три дня мы боялись, что ты не выживешь, но на четвертый тебе стало получше. – Она помогла мне подняться и стянула с меня одежду, уже несвежую от пропитавшего ее пота. Вид моего хилого тела с призрачно-белой кожей ошеломил нас обеих.

– Пять дней, – пробормотала я, пока Эджон помогала мне одеться. – Сколько всего наверняка произошло.

– И вправду много всего произошло. Инспектор Хан готовит постановление об аресте молодого господина Чхои Джинёпа.

Как только Эджон закрепила пояс на моем платье, вошла Хеён со столиком, на котором стояли миска с какой-то стряпней и закуски: маринованная капуста и редиски.

– Так ты проснулась, – она поставила столик передо мной. – Ешь и набирайся сил.

Я села, помешала деревянной ложкой в тарелке и подула на еду. Заправив за ухо сальную прядь волос, отправила ложку в рот – и в то же мгновение в желудке взорвался целый букет ощущений. Никогда в жизни не пробовала ничего вкуснее! Молотый рис с кедровыми орешками оказался нежнейшим, а хрустящие маринованные овощи придавали горьковато-сладкому блюду особое послевкусие.

– Я слышала… вернее, подслушала, что инспектор Хан убил человека, – сказала Хеён.

Ложка застыла у меня в руках. Я не смогла заставить себя поднять глаза, поэтому ответила миске:

– Его накажут?

– Инспектор – военный чиновник, – больше Хеён объяснять не стала.

– Может, его не станут за это осуждать, – прошептала я. Есть мне резко расхотелось. – Все-таки умер виновный…

– Никто бы не умер, если бы ты просто исполнила приказ. Простейший приказ! Инспектор Хан ненавидит кровь, а из-за тебя ему пришлось убить мальчишку.

Я заерзала. Сейчас мне хотелось лишь одного – чтобы пол подо мной разверзся и поглотил меня целиком.

– Стоило инспектору проявить к тебе самую толику внимания – и глянь, что случилось! У тебя голова раздулась от гордости. Забыла свое место? – цыкнула языком Хеён. Она поднялась и скользнула взглядом через плечо. Наши глаза встретились. – Вот что случается, когда какая-нибудь дурочка вдруг решает, будто может на что-то повлиять. Она создает хаос. Сплошной хаос.

* * *

Всего несколько часов за пределами комнат слуг – а от ужаса меня всю уже покрывал холодный липкий пот.

По ведомству словно пронесся шторм. Он перевернул столы и подносы, снес полки и стулья. Хеён была права: я создала хаос. Инспектор Хан пригрозил перевести Кёна из ведомства за неподобающее поведение, и все прекрасно знали, что это я «наклеветала» на Кёна. А вслед за угрозами инспектора полицейские начали болтать и сплетничать о том, где инспектор Хан был в ночь убийства, и о его коне, покрытом кровью.

– Инспектор Хан убил мальчика и теперь пытается заставить полицейского молчать, – шептались они. – Когда над человеком нависает опасность, он начинает сыпать угрозами.

Полный хаос. И винили в нем меня.

И мне отнюдь не стало легче, когда инспектор Хан приказал подойти к нему. Я поплелась в западный двор. Он стоял там совсем один, полуденный ветер трепал его темно-синюю форму. Из меня как будто разом вышла вся кровь, все тело заледенело. Осторожно сложив руки перед собой, чтобы не потревожить раны, я поклонилась мужчине.

– Вы меня вызывали, господин? – отстраненно заговорила я.

– Есть ли тебе что мне сказать?

– Никак нет, господин.

Между нами повисла тишина. А потом он добавил уже гораздо тише:

– Ты еще юна и не понимаешь своего места в жизни. И хотя я ценю и высоко ставлю твой ум, Соль, помни: расследование для меня – важнее всего. Я не позволю ничему встать между мной и моей целью. И если я отдал тебе приказ – ты обязана его выполнять.

– Да, господин, – я смотрела в землю, а в груди ярким огнем разгоралась обида. И от боли – что душевной, что физической – я не смогла промолчать: – Вы говорили, что у вас была младшая сестра, господин. Бросили бы вы меч, будь на моем месте она… – голос задрожал, и мне пришлось на мгновение прерваться, чтобы взять себя в руки, – а не я?

– Моя сестра мертва из-за меня, – твердым голосом произнес инспектор Хан. На его лице не дрогнул ни один мускул, но покрасневшие глаза выдали его. – А если бы она и была жива, она бы сказала тебе то же самое. Никогда мне не мешай.

Не говоря больше ни слова, инспектор махнул рукой, чтобы я следовала за ним. Впервые в жизни я была ему за это благодарна: мне не хотелось, чтобы кто-нибудь сейчас меня видел. С востока и запада на меня хлынули мысли и чувства, жгучие, противоречивые.

Я никак не могла просто взять и забыть правду об инспекторе Хане: что он не такой уж и добрый, не такой уж и честный, не такой уж и справедливый. Даже симпатия к нему не могла избавить меня от этих мыслей.

Он снял обувь и поднялся на террасу к своему кабинету, а мне с раненой рукой ещё пришлось повозиться. Но, несмотря на слезы, затаившиеся на уголках глаз, я все же аккуратно выровняла его туфли.