– Не могу есть, когда волнуюсь, – Майя пожимает плечами и ставит перед собой два стакана кофе на вынос. Один оставляет на месте, другой пододвигает ко мне. – Можно, посижу здесь? – она проводит пальчиком по краю стола, за которым работает Дима.
– Конечно! – киваю я. – И волноваться больше не нужно, ты представляешь, у нас почти все готово! Мы смогли организовать событие с размахом! – охваченная эмоциями, я, наклонившись вперед, беру Майю за руки и крепко сжимаю ее теплые ладошки. – Мы команда! Настоящая! Представляешь?!
На щеках девушки тут же проявляется румянец.
Сразу отпускаю ее руки. Кажется, я перегнула… Это же Майя. Воробушек Майя! За столько лет работы она ни единого раза не приходила ко мне с разговором, не подсаживалась во время обеда и уж точно не приносила кофе.
А зря. Такая утонченная, хрупкая, молчаливая… Если и можно представить дружбу с кем-то в издательстве, то именно с ней.
– Ты так много работаешь, я подумала, что кофе будет кстати, – тихо щебечет Майя и делает глоток из своего стакана.
Я расплываюсь в улыбке.
Какой прекрасный день! Если счастье в чем-то и измеряется, то именно в таких добрых, спонтанных мелочах, делающих жизнь лучше.
– Майя… – я внимательно смотрю на ее красивое, почти детское лицо. – Ну что ты за нежный цветок? Знаешь же, что кофе мне никто просто так не носит, все хотят, чтобы помогла, прикрыла, переписала, а ты вот – принесла.
– Просто захотелось, – она снова пожимает плечами, поправив складки серого платья. Почему она всегда ходит в сером? Нет, не в одном и том же, гардероб Майи разнообразен, но основная его часть – серые платья разного фасона. – Мы ведь столько работаем вместе, но даже не общались никогда.
Аромат кофе добирается до моего ума. В солнечных лучах, которые рядами падают сквозь жалюзи, струйка пара от горячего напитка растет почти до уровня моих глаз и выстраивается в причудливую лесенку.
– Знаешь что, – я беру стакан в руки и собираюсь сделать глоток, – давай дружить? – спрашиваю, улыбаясь.
Эти слова обретают жизнь неожиданно, звучат наивно и глупо, но я ни сколько не сомневаюсь в том, что говорю очень правильную вещь.
Майя как-то странно вздрагивает, распахивает глаза и бледнеет.
Ее взгляд пронзает меня, губы чуть шевелятся, словно во внутреннем диалоге.
Засмеявшись, я кладу руку ей на колено.
– Прости! Я не хотела застать врасплох, мы же не в песочнице! Просто из всего коллектива ты кажешься мне самой глубокой и самой настоящей. Я всегда хотела пообщаться с тобой, но случая не было.
Не отрывая от меня взгляда, Майя вздыхает так, словно захватывает последний в офисе воздух, и кладет свою ладонь поверх моей.
– Правда? – еле слышно спрашивает она.
– Конечно! – улыбаясь, я легонько тормошу ее коленку. – Чистая правда!
– Как… это… не вовремя… – через паузу, она подбирает слова. – Совсем не вовремя, – говорит Майя не то с сожалением, не то с растерянностью.
– Дружба не бывает не вовремя! – я отпиваю из стакана. Сегодня мне не хочется пить на лету – хочется растянуть удовольствие. Вкус кофе кажется немного странным, с горчинкой. Наверное, какая-то новая добавка. – Давай на неделе сходим куда-нибудь, поболтаем?
Майя пристально следит за моими движениями и, кажется, на несколько секунд перестает дышать. Затем неуверенно покачивает головой.
И все-таки она странная.
Но от этого не менее интересная.
Глава 48
Демоны
Судебный процесс был коротким и бескомпромиссным.
Предоставленный государством молодой адвокатишка даже не пытался защищать маму, он зачитывал факты из протокола и кивал на все аргументы обвинения.
На тот момент мне уже исполнилось двенадцать, интернат был настоящим адом, учеба шла еще хуже, чем в старой школе, но соседки по комнате научили разным приятным вещам, которые проделывать дома точно не удалось бы.
В то время я и решила оставить все как есть, никого и никогда не впускать в жизнь, освободив себя даже от мысли, что однажды какой-то «друг» может завалиться на мою кухню и сломать все под корень.
Мне жилось неспокойно, но демоны помогали отвыкать от мамы. Им, в отличие от меня, нравился интернат и всё, что творилось в его стенах… Я силилась привыкнуть к новому месту, честно, но где-то глубоко в душе сидела тоска. Она портила весь вид моей жизни, как маленькое пятно от зубной пасты на чистом зеркале, как крошечная заноза, которую никак не можешь достать.
Я злилась на всю свою прошлую жизнь, злилась на ситуацию и не могла понять, что делать сейчас, и где правильное решение. Но когда в день слушания я увидела маму на скамье подсудимых, моя тоска прорвалась, и я чуть не вскрикнула от боли, которую почувствовала каждой клеткой.
Бледная, худая, замученная – мама сразу нашла меня взглядом и попыталась улыбнуться, но вместе с улыбкой из ее глаз хлынули слезы.
Я вцепилась пальцами в стул, на котором сидела, и стиснула зубы, чтобы не заорать.
Что с ней? Почему она так плохо выглядит?! Она болеет? Или не ест? Её что, бьют?!
В тот миг я впервые поняла, что мама могла бы всё рассказать. Выдать правду обо мне и моих демонах, спасти свою свободу и жить как прежде. Меня бы не посадили. Совсем юная, не привлекавшаяся, с психическими нарушениями – я осталась бы с ней. Но дело стало бы пятном на моей судьбе, и я тащила бы его с собой всю жизнь. Мама думала обо мне, а не о себе…
Когда огласили приговор – восемь лет колонии-поселения с возможностью условно-досрочного освобождения – я чувствовала, что вот-вот потеряю сознание.
Мне будет двадцать… Что я буду делать восемь лет? Как я смогу обойтись без её любви и тепла? Столько лет в интернате – это катастрофа! Мой детский ум никак не мог взять в толк, как за безобидное отравление, от которого «друг» пока даже не умер, могут дать такой срок!
Демоны шептали, что без мамы нам будет лучше, мы сможем больше, и нам не нужен контроль. Мне хотелось свернуть шею каждому из них.
Когда маму выводили из зала, я всё-таки грохнулась в обморок. Когда пришла в себя, опекунша обтирала мое лицо мокрым платком, а вокруг стояла толпа глазеющих на меня людей.
Василий Палыч подошёл ко мне после окончания судебного заседания. Он был редактором местной газеты и лично писал о громком деле матери-убийцы. Меня поразила его строгая собранность, красивый, наверное, дорогой костюм и добрый взгляд, полный сочувствия.
Сначала опекунша не хотела подпускать его ко мне, как и остальных писак, голодных до скандала, но он заверил, что ни о чем не станет спрашивать, к тому же было видно, что этот человек не какой-нибудь идиот, и она смягчилась.
Василий Палыч сказал, что проникся моей историей и хочет поддержать меня в будущей жизни, что если, окончив школу, я решу поступать на факультет журналистики, он порекомендует меня ректору, будет направлять и помогать, а потом, если его дела будут также как сейчас идти в гору, обеспечит работой.
