– И нахрена это всё?
– Там находится одна вещь, – сказала Мелета. – Без которой будет невозможно проникнуть в Технозон. Ты должен её вынести.
Мирон посмотрел на девушку.
– Ты всё знала, – сказал он. – Ты с самого начала всё знала. И ничего не сказала…
– А ты бы поверил?
Скорее всего нет, – подумал он про себя. – Я бы счёл всё это бредом и постарался свалить как можно дальше. Нашел способ активировать парочку плавающих счетов и уже, скорее всего, жарил задницу где-нибудь на Гоа, в свободной торговой зоне…
– Какова вероятность успеха по шкале моего братца? – спросил он, обращаясь к японцу. Тот пожал могучими плечами. Синяя ветровка натянулась и пошла мелкими складками.
– Входа – девяносто девять. Выхода – пятьдесят два.
Мирон мысленно перевел цифры в слова.
– То есть, войду я туда свободно – по документам Платона… У вас же есть его документы? – японец молча наклонил голову. – А вот смогу ли выйти – зависит от того, насколько успешно я буду его изображать.
– Вот видишь, – улыбнулась уголком рта Мелета. – Ты и сам всё прекрасно понимаешь.
– И что же там хранится? Надеюсь, не оружие?
– В некотором роде – да, оружие, – качнул хвостиком Мышонок.
– Плюсы нового поколения, – сказала Мелета. – Прототип.
Мирон присвистнул. В век, когда почти любую схему или технологию можно просто скачать через Плюс, новые разработки компаний оберегались тщательнее, чем смерть Кощея.
– Наверняка братец и там приложил лапку, – сказал он вслух. – Иначе откуда бы такие сведения?
– Он – главный технолог проекта, – кивнул Мышонок.
– Кто б сомневался… – буркнул Мирон себе под нос. – Наш пострел везде поспел.
Вдруг охватил азарт. Предчувствие охоты, которого он не испытывал уже много лет. Жаркая волна эндорфина поднялась по позвоночнику, расплескалась по плечам и груди и схлынула, оставив налёт куража и предчувствие удачи.
Он вдруг обнаружил, что не испытывает никакой дексаминовой ломки. Никакой тяги принять что бы то ни было – литий, аддерол… А ведь еще сутки назад не мыслил своей жизни без этих маленьких штучек.
– Ладно, хрен с вами, – сказал он и поднялся с топчана. – Что я должен делать?
В детстве они с Платоном нередко проделывали этот трюк: прикидывались друг другом. К сожалению, долго это продолжаться не могло – прогрессирующий синдром Платона не позволял ему имитировать беспечного младшего брата, но Мирон и в старших классах иногда выдавал себя за брата – когда хотел откосить от физкультуры, например.
– Для начала… – японец включил лазерный карандаш, который ловко, как боевой веер, вертел в пальцах. – У Платона не такие длинные волосы. И он никогда не ходит небритым.
Что верно, то верно… – Мирон усмехнулся про себя. – Однажды дядю Лёшу, мастера, который стриг их с братом с самого детства, увезли с аппендицитом. Так Платон чуть не сбрендил дожидаясь, когда тот вернется в любимую парикмахерскую на углу… А так как папины гены наградили их чёрными как смоль вихрами и общей повышенной волосатостью – какие-то дальние греческие корни – чтобы иметь чистые щеки, бриться приходилось каждый день. Потому что депилирующий гель, по мнению того же Платона – дикая ересь и вообще вызывает рак…
– Вы что, хотите проделывать всё это здесь? – удивился Мирон, наблюдая, как Мышонок водружает один из табуретов посреди каптёрки.
– До конца рабочего дня осталось два с половиной часа, – сказала Мелета. – В здание МОСБЕЗ нужно войти ближе к концу, минут за тридцать-сорок.
– Ясно, – кивнул Мирон. – Сотрудники торопятся домой и не будут уделять слишком пристального внимания проверке…
– К тому же, отсюда – с ближайшей станции суперметро – всего десять минут на мобиле, или двадцать – пешком.
– Платон никогда не ходит пешком, если можно доехать на мобиле, – пробормотал Мирон и уселся на табурет.
Мышонок навис сзади, как тёплая дышащая гора. От него слабо пахло эвкалиптовым маслом и почему-то воском для полировки дерева…
Когда японец развернул перед ним лист гибкой зеркальной плёнки, Мирон и вправду поверил, что может сойти за брата. Вынужденное голодание последних суток придало остроты скулам, лихорадочного блеска глазам и наложило синие тени на впалые щеки. Короткая стрижка открыла высокий выпуклый лоб, небольшие, плотно прижатые к голове уши и белую, давно не видевшую солнца кожу на шее. С такой стрижкой даже плечи казались шире… И так выглядит мой брат? Удивление – не совсем то чувство, что Мирон испытал.
Он вспомнил Платона десятилетней давности. Синий спортивный костюм, выцветший от долгой носки и тесноватый, застёгнутая на все пуговицы рубашка – уголки до того жесткие, что загибаются кверху. Сутулые плечи, зачёсанная на лоб, будто приклеенная, прядь волос… А сейчас? Мирон еще раз оглядел отражение в зеркале.
Похоже, старший братец меня обставил.
С тех пор, как ушел из дома, он подсознательно избегал любого намеренного сходства с Платоном. Отрастил волосы, перестал бриться, даже добавлял в биогель протеины и лизин – чтобы нарастить мускулы. Стиль одежды, привычки, даже выбор профессии – всё делалось для того, чтобы доказать: я – не он.
– Посетители МОСБЕЗ проходят полное сканирование, – сказал Мышонок, протягивая первый свёрток с лейблом Ямадзаки. – Так что начать придётся с нижнего белья.
– Надеюсь, трусы вы не у брата из шкафа спёрли, – Мирон пытался пошутить. Но остальные, похоже, не поняли.
Мелета с Мышонком деликатно отвернулись, а он расстегнул пуговицу на джинсах.
Ну вот, предоставилась возможность доподлинно убедиться, – усмехнулся он про себя, разворачивая упаковку. – Жмут брату портки, или нет.
Трусы и майка с короткими рукавами, затем белая рубашка от Томохико Амады – в чуть заметный рубчик, мягкая, сотканная из египетского хлопка. Застегнув пуговицы, Мирон почувствовал, как крахмальный воротник приятно холодит шею. Носки – чёрные с одной синей полоской, затем брюки. Японец подал чёрный кожаный ремень, на пряжке золотой логотип Прада; в манжетах рубашки – запонки с тем же лейблом. И наконец – пиджак.
Все вещи сели великолепно, будто на него пошиты. Японец упоминал, что костюм – ручной работы… Значит, Платон все эти годы тоже следил за фигурой. Только, скорее, не манипулируя присадками к биогелю, а здоровой пищей и настоящими упражнениями.
– Я готов, – сказал он в спину Мелеты.
Девушка повернулась. Зрачки её глаз резко скакнули к границам радужки, а потом сжались в булавочные уколы. Ресницы затрепетали. На впалых щеках выступили красные пятна… Мелета постаралась взять себя в руки, но было видно: она потрясена.
– Можешь теперь считать, что видела Платона, – неловко выдал он заранее заготовленную фразу. Не думал, честно говоря, что перемена будет НАСТОЛЬКО разительной.
