– Времена тяжелые, – сказал ему на прощание его наставник. – Мы полагаем, что епископ Милана нуждается в таком человеке, как ты.
– Поручение нелегкое, – заметил Себастьяно. – Смогу ли я быть на высоте положения?
– Ты справишься, – отечески улыбнулся ему монсеньор. – Но прежде, я думаю, тебе не помешает небольшой отпуск. Ты много работал в последнее время. Слишком много даже для такого крепкого человека, как ты, – заключил он, сравнив с легким вздохом свою хрупкую старость с мощной мужественностью Себастьяно.
Так монсеньор Бригенти оказался на вилле Памфили в Кастильончелло, не представляя, что этот краткий осенний отпуск оставит отпечаток на всей его жизни.
Ему было известно, что многие священники нарушали обет непорочности, но даже не представлял себе, что сам однажды запятнает себя таким же грехом. Несколько месяцев он молча страдал, но, когда Эстер сообщила ему о рождении Лолы, Себастьяно доверил эту тайну епископу. Не для того, чтобы избавиться от угрызений совести, а чтобы получить добрый совет, чтобы понять, до какой степени он скомпрометировал этим свое призвание.
– А теперь, монсеньор, что вы хотите делать? – спросил его кардинал, не высказав по этому поводу никакого суждения.
– Хотел бы вернуться назад, но это невозможно, – сказал Себастьяно.
– Тогда идите вперед, – посоветовал кардинал. – Но только если чувствуете в себе достаточно силы, чтобы отныне твердо следовать по избранному пути.
И на другой день Себастьяно Бригенти уехал в Лозанну.
В это дождливое серое утро он отслужил в шесть часов раннюю мессу и потом вернулся в свои апартаменты, где сестра Имельда приготовила ему первый завтрак. На столе в столовой лежало несколько газет. Завтракая, он быстро просмотрел их.
Зазвонил телефон, и сестра Имельда торопливо взяла трубку.
– Из Милана. Вас, – сказала она, обращаясь к монсеньору.
– Соедините меня в кабинете, – приказал Себастьяно, вставая под огорченным взглядом монахини, которой хотелось, чтобы он завершил завтрак, приготовленный для него с такой заботой.
На голой стене кабинета висело деревянное распятие. Остальные стены были заняты книжными полками. Посреди комнаты располагался большой письменный стол, на полированной крышке которого стоял телефон.
– Кто говорит? – спросил Себастьяно, ожидая, что звонят из дворца архиепископа.
– Это Джузеппе Аризи, – сказал голос, прорывающийся сквозь шум и треск на линии.
– Какая-то проблема? – спросил Себастьяно, избегая ненужных преамбул.
Джузеппе Аризи рассказал другу о деле, в котором оказался замешан Пьер-Джорджо Комотти.
– А ты сам, что об этом думаешь? – спокойным голосом спросил Себастьяно.
– Что Пьер-Джорджо невиновен в отношении наркотика. Что же касается других наклонностей, тут все не так просто.
– Его допрашивали?
– Скорее всего, нет. Но я не знаю ничего определенного. Я еще не получил разрешения на свидание с ним, – сказал адвокат. – Ты можешь что-нибудь посоветовать?
– Поступай, как считаешь нужным. Что же касается меня, я сделаю все возможное, чтобы вернуть свободу невиновному, – успокоил его священник, прежде чем положить трубку.
Потом Себастьяно набрал номер и попросил срочно соединить его с Ватиканом.
– У священника прихода Сан-Амброджо скоро юбилей, – ясным и спокойным голосом сказал он человеку, ответившему ему на другом конце провода. – Мы должны достойно отметить его, пока нас не опередили другие.
Это было зашифрованное послание, которое означало следующее: «Наш связной в Милане арестован. Нужно вмешаться, пока его не подвергли допросу».
Потом он сделал еще один звонок.
– Это монсеньор Себастьяно Бригенти. Будьте добры синьора Давида Дубланка, – сказал он женщине, ответившей по телефону.
– Одну минуту, пожалуйста, – ответила телефонистка.
Через несколько секунд его приветствовал вкрадчивый мужской голос.
– Чем могу быть полезен, монсеньор?
– Мне нужно срочно вылететь в Италию, – сказал священник.
Его собеседником был еврей-банкир, сотрудничавший с теми, кто, так или иначе, боролся против режима. Он восхищался монсеньором Себастьяно Бригенти и уважал его за ум, честность и смелость.
– Когда? – спросил Давид Дубланк, рассчитывая в уме время, которое потребуется, чтобы помочь в подобном деле.
– Как можно быстрее, – сказал Себастьяно.
– Свяжитесь с моим пилотом. Он подготовит самолет. Он в вашем полном распоряжении, монсеньор, – закончил Дубланк, даже не спросив о причинах такой спешки.
Себастьяно покинул кабинет и вернулся в столовую, громко окликая сестру Имельду.
– Чем вы там занимаетесь, сестра? Спите? – вскинулся он, когда монахиня предстала перед ним, быстрая и молчаливая.
Она привыкла к резкости монсеньора, но на этот раз он показался ей более нервозным, чем обычно. Она молча остановилась перед ним в ожидании приказаний.
– Пришлите мне падре Томаса. И потом уберите все это, – показал Себастьяно на остывающий завтрак.
– Падре Томас в церкви. Принимает исповедь, – пробормотала монахиня.
– Он нужен мне здесь. Немедленно, – распорядился он тоном, не допускающим возражений.
Сестра Имельда наклонила голову в знак повиновения и исчезла так же тихо, как появилась.
Падре Томас, человек очень образованный и исполнительный, был секретарем монсеньора Бригенти.
Себастьяно прошел в спальню и сменил церковное облачение на костюм из коричневой шерсти и трикотажный джемпер. Из маленького сейфа, спрятанного за репродукцией «Мадонны со щегленком», достал швейцарские и итальянские банкноты, которые сунул, не считая, во внутренний карман пиджака.
Когда Себастьяно вернулся в кабинет, падре Томас уже ожидал его. Он был похож скорее на молодого семинариста, чем на священника – светловолосый, высокий, слегка сутуловатый. Лицо его было усеяно угрями, а внимательные живые глаза и тонкие губы, казалось, готовы в любой момент к улыбке. Себастьяно заметил его в Ватикане, привез с собой в Милан, а потом и в Лозанну. Пока у него не было причин разочароваться в своем помощнике.
Усевшись за письменный стол, Себастьяно протянул падре Томасу несколько исписанных от руки страниц, которые он подготовил за прошлую ночь.
– Отпечатайте их на машинке лично и пришлите мне, – приказал он, передавая ему листы. – Отмените все мои встречи на сегодня и на ближайшие два дня.
Падре Томас кивнул, сдерживая снедавшее его любопытство.
– Положитесь на меня, – сказал он.
