М. Д. Бонч-Бруевич, по настоянию большевиков зачисленный «в распоряжение» Верховного главнокомандующего Керенского, обосновался в Могилеве в конце сентября. Здесь он вошел в солдатский совет, кооптировался в его исполком и в кратчайший срок, будучи номинально беспартийным, добился резкого полевения умеренного до той поры органа, где доминировали эсеры и меньшевики. Через самую маленькую большевистскую фракцию он популистскими лозунгами, от разговоров о необходимости «ареста многих штабных офицеров» до подстрекательства к самосуду, радикализировал настроения в совете и старался распространить свое влияние на бывшую женскую гимназию в соседнем Старом Быхове, где находились взятые под стражу следственной комиссией Шабловского Корнилов и его «соучастники». Бонч-Бруевич как делегат от Могилевского совета в сопровождении генерала Гутора ходил к Керенскому с требованием ужесточить условия содержания и охрану Корнилова, и в Ставке на него стали смотреть как на опасного чужака[3291]. Все попытки перевести его из Могилева в другое место не удались; в конце концов Керенский назначил его начальником могилевского гарнизона. На этой должности в обязанности Бонч-Бруевича — помимо надзора за Ставкой со всеми ее службами, персоналом и караульными командами (батальоном георгиевских кавалеров, 1-м Сибирским казачьим полком и несколькими ополченскими дружинами) — входил также контроль над Старым Быховом. Как начальник гарнизона он уже создал себе прочную опору[3292], когда Ленин в Петрограде арестовал Временное правительство и через его брата Владимира, ныне управляющего делами Совнаркома, по телефону предложил ему пост Верховного главнокомандующего[3293]. После долгих разговоров со старым другом Духониным, которые якобы убедили его в том, что он не сможет справиться с командующими фронтами[3294], Бонч-Бруевич отклонил предложение. Вместо него Ленин назначил высшим главой армии прапорщика 7-го Финляндского полка Крыленко — своего испытанного краковского и поронинского помощника А. Брама.
Духонин тянул с выполнением требований Ленина немедленно начать переговоры о перемирии с воюющими армиями. Когда Ленин при поддержке Сталина и Крыленко нажал на него, он 9 (22) ноября отклонил их предписание на том основании, что может вести переговоры лишь от лица центральной правительственной власти и, по его мнению, в интересах России только скорейшее заключение всеобщего мира. Вместе с Верховным главнокомандующим отказались вступать в переговоры о перемирии командующие фронтовыми армиями. Ленин воспользовался отказом Духонина как поводом сместить его за неповиновение. Он приказал ему под страхом ответственности по законам военного времени продолжать ведение дел до прибытия нового Верховного главнокомандующего и объявил о назначении его преемником Крыленко[3295]. В тот же день в Смольном приняли решение взять Ставку и гауптвахту в Старом Быхове силой. Находящейся в Ставке части Генштаба «ясно было, что большевики прежде всего ликвидируют Ставку, а затем, действуя по германской указке, вступят в переговоры с немцами»[3296]. Защищаясь от подобных подозрений, Ленин использовал свой доклад о неудачных переговорах с Духониным на заседании ВЦИК (10 [23] ноября 1917 г.) для опровержения слухов, что правительство стремится к сепаратному перемирию. Он назвал этот «упрек» «буржуазной прессы» «сплошной ложью»[3297]. Одновременно он поручил Крыленко ехать принимать пост Верховного главнокомандующего под охраной экспедиционного корпуса из матросов Балтийского флота и красногвардейцев. Крыленко собрал для «разгрома мятежа Ставки» бронепоезд с восемью вооруженными эшелонами. Духонин по телефону информировал Корнилова о предстоящем прибытии Крыленко, дав ему и остальным узникам возможность спастись бегством. Сам он распорядился о погрузке дел и секретных материалов Ставки, планируя вместе с ними и своим штабом переехать в Киев. Но Бонч-Бруевич в оставшееся время успел отослать из Ставки караульные части, вызвать извне крупные контингенты большевистских войск и конфисковать автомобильный парк Ставки, дабы помешать отъезду Духонина и Генштаба[3298].
Как раз ко времени начала германо-российских переговоров о перемирии в Брест-Литовске[3299] бронепоезд Крыленко утром 20 ноября (3 декабря) 1917 г. пришел на могилевский вокзал. Большевистские газеты в тот день опубликовали обращение ко всем полковым, дивизионным, корпусным, армейским и другим комитетам, всем солдатам революционной армии и матросам революционного флота, в котором сообщалось, что «дело мира» в их руках. Оно призывало не дать контрреволюционным генералам сорвать великое дело мира и приказывало: «…окружите их стражей, чтобы избежать недостойных революционной армии самосудов и помешать этим генералам уклониться от ожидающего их суда»[3300]. Это воззвание ретроспективно интерпретировалось как пропагандистское иносказание с целью передать решение и распоряжение центра о самосуде над Духониным под видом стремления предотвратить насилие над ним со стороны обозленных солдат и матросов. В результате смерть Духонина списали на «ярость» матросов и солдат, которых даже Крыленко не смог обуздать, — эта дезинформация стала неотъемлемым элементом советской историографии[3301] и до сих пор оказывает определяющее влияние на исследования как на Востоке, так и на Западе[3302].
