Лиса свой хвост в свидетели взяла.
Грузинская пословица Наши дни
Алексей Сурин был следователем молодым, но, как говорят, подающим надежды. Дела, которые он вел, практически не вызывали вопросов у суда.
Нынешнее дело казалось ему скучным, нет, конечно, он делал все, как полагается, как и в других подобных случаях, но его ощущения прежде всего касались самого учреждения и его обитателей.
Для молодого следователя возраст был понятием относительным, и в его голову не приходили мысли о приближающейся старости, о возможных ограничениях, связанных с состоянием здоровья. С высоты его лет Алексею казалось, что старость — это время подведения итогов жизни, и за стареющими родителями должны, конечно, ухаживать дети, которых родители-пенсионеры воспитали людьми порядочными, трудолюбивыми, заботливыми. Столько пожилых людей, сосредоточенных в одном месте, он никогда не видел.
«Где же их дочери и сыновья, — недоумевал он, — почему оставили своих родных здесь?»
И еще одна деталь его неприятно здесь поражала, но он тщательно это скрывал, — запах. Запах в доме престарелых был сладковатым, чуть с приторным душком, который ощущался с первых же минут. Так пахнут лежалые вещи, старые фотографии и вековая пыль. Запах присутствовал повсюду, сильный и отчетливый — в каждом шаге проходящих мимо людей, в халатах медсестер. Так пахнут уныние, тоска и одиночество. Наверное, чтобы перебить этот запах, все медсестры просто обильно поливались духами, и смешение одного амбре с другим не достигало результата, запах концентрировался и становился более резким и удушливым. Неужели сам персонал это не ощущал?
— Может, вам водички? — в голосе директора дома-интерната Антонины Михайловны Котенковой ощущалось сочувствие. — Вы не заболели? Кашляете и кашляете.
— Нет, я здоров.
— А то мы вас быстро подлечим, не стесняйтесь, обращайтесь. У нас ведь социально-медицинское учреждение.
— Спасибо, мне рано быть вашим пациентом. Антонина Михайловна, вы обещали найти личное дело Щукиной, мне бы хотелось с ним познакомиться.
— Не получилось, Алексей Александрович.
— Давайте вместе посмотрим.
— Вы меня не поняли. Нет ее личного дела.
— Как нет?
— Вот так — нет. Перерыли девчонки все карточки, подняли архивы. Нашли только ее старую кардиограмму, когда врача ей вызывали, с сердцем плохо было.
— Антонина Михайловна, а исчезла только карточка Щукиной или тех девяти, что погибли на пожаре, тоже?
— Только Щукиной. Не понимаю, как это произошло. Кому нужна ее карточка?
Весь ее внешний вид говорил следователю: «И что ты мне сделаешь? Ничего!».
«Какой же я идиот, почему сразу карту Щукиной не изъял, слушал байки директрисы про пожар и ремонт, — Сурин разозлился на себя. — Ладно, будем без карты работать. Найдем больничную карту в поликлинике, пробьем адрес. Зря вы, Антонина Михайловна, игру со мной затеяли!» Вслух Сурин произнес:
— У нас готово заключение пожарной лаборатории: поджог неустановленным лицом.
— Вы уже давали мне это понять. Конечно, ищите, опрашивайте персонал, делайте свою работу. У нас от следствия секретов нет.
Свидетелей по данному делу он опрашивал в маленькой подсобке, Антонина Михайловна демонстративно закрыла свой кабинет и уехала по срочным делам.
В целом и в каморке было нормально, только вот те, с кем он беседовал, вели себя странно. Бывшая соседка убитой Щукиной, Глафира Сергеевна Юшкова, ничего не помнила. На каждый его вопрос щурила глаза, закидывала подбородок и, качая головой, произносила:
