Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
Ритмы сона захватили повседневную жизнь Гаваны. Уличные продавцы, прегонтеро, зазывали клиентов в ритмах сона. Их своеобразные «частушки» превратились в особый жанр песен, так называемый сон-прегон. Кубинский баск Мойсес Симонс написал песню El Manisero на основе зазываний продавцов арахиса, одних из самых популярных уличных торговцев в Гаване.
Впервые El Manisero была записана в 1928 году студией Columbia Records в исполнении Риты Монтанер, и, хотя с тех пор было сделано по меньшей мере 160 вариантов этой песни, никто не исполнил ее лучше, чем Рита. Есть и видеозапись, где она поет эту песню. Mani, mani, mani, — выводит певица, удерживая ноты в течение четырех полных тактов, и все это время ее чуть поднятое к небу лицо выражает нечто среднее между мольбой и величайшим счастьем. Если вы, как многие поклонники творчества Монтанер, не понимаете по-испански, по ее голосу и лицу вы можете подумать, что в этой песне поется о чем-то более возвышенном, нежели торговля арахисом. А она быстрым стаккато, напоминающим мягкие постукивания по коже бонго, выводит: Si te quieres por el pico divertir, cómprame un cucuruchito de mani. «Арахис, арахис, арахис… побалуй себя, купи у меня кулечек арахиса». И всё. Но Рита Монтанер и пела, и выглядела так, словно влюблена. Возможно, в Гавану.
Громким хитом оказалась запись El Manisero, сделанная в 1930 году студией Victor Records при участии Дона Аспиасу и его Havana Casino Orchestra. На саксофоне играл Марио Бауса. Тот самый Бауса, гаванец, создавший афро-кубинский джаз, который изменил облик всего нью-йоркского джаза.
Запись Аспиасу стала первой пластинкой кубинской музыки, перевалившей за миллион проданных экземпляров. Очевидно, продюсерам не понравились ни термин сон-прегон, указанный в сборнике гаванских песен, ни даже просто «сон» — они назвали этот стиль «румбой». Раньше этого слова не существовало, если только это не искаженное rumba (чувственный парный танец, созданный чернокожими гаванцами в 1860-х из обрывков воспоминаний о традиционном африканском танце). Естественно, что El Manisero — это нечто другое. Но слово прижилось, и с тех пор эту типичную гаванскую музыку по всему миру стали называть румбой, и мало кто за пределами Кубы знает правильный термин — «сон».
* * *
Один кубинский антрополог как-то раз сказал мне, что если какой-нибудь нетерпеливый гаванец барабанит пальцами по столу или прилавку, то он обязательно будет выстукивать сон. Мне не удалось это проверить, но я замечал, что люди в Гаване ходят в ритмах сона.
Анаис Нин, парижанка и дочь кубинца, отметила в своем дневнике в 1922 году, что, когда ей было всего девятнадцать и сон только начинал завоевывать Гавану, у местных мужчин и женщин была особая походка:
В том, как люди ходят по улицам, отражается своеобразная небрежность. Это медленный, волочащийся шаг, сознательное раскачивание, скользящее змееподобное движение…
Если вам доведется услышать сон на гаванской улице, что бывает достаточно часто, взгляните на прохожих, и вы увидите, насколько безупречны они в своей походке.
* * *
Жители Гаваны говорят не так, как все остальные испаноговорящие. Причина тому — влияние африканских языков. Долгое время большинство кубинских экспертов в этом вопросе отрицали африканскую природу гаванского диалекта. Интеллектуальный класс, в большинстве своем белый, был склонен воспринимать африканское наследие просто как досадные девиации кубинской культуры. Поклонники белой музыки (гуахиры или криольи — баллады в стиле кантри в медленном ритме 6/8), как правило, считали бодрый сон вырождением кубинской музыки. Но затем большая часть этих настроений изменилась, преимущественно стараниями белого гаванца Фернандо Ортиса.
Родившийся в Гаване в 1881 году Ортис основал Кубинскую академию языка в 1926 году и Общество афро-кубинских исследований в 1937-м. Он написал больше дюжины книг обо всем, от языка до музыки и ураганов. Ортис настаивал, что Куба принадлежит не испанцам, не африканцам и не таино по отдельности, а всем им вместе, соперничающим между собой в процессе создания новой культуры. Он назвал это явление «транскультурацией». Транскультурация, писал Ортис, это результат того, что несколько культур, «снявшихся с родных якорей, столкнулись с проблемой разрушения своих культурных устоев и с переходом к процессам декультурации и аккультурации». В этих условиях становятся бессмысленными споры о том, что африканское, а что нет. Это — кубинское, а кубинское абсорбировало в себя и что-то африканское. Сегодня некоторым такая мысль не покажется блестящей, но кубинцам того времени она предлагала новый способ взглянуть на самих себя.
Латиноамериканцы в целом говорят иначе, чем потомки испанцев. Они сокращают слова. Venga acá («иди сюда») превратилось в ven acá, а para allá («вон там») стало p’allá (произносится «pie-ya»). В карибских диалектах звуки s и r склонны исчезать. Como estás («как дела?») становится como’ta. Ustedes («они») эволюционировало в utedi.
Исчезновение r и s, возможно, объясняется влиянием африканских языков. В гаитянском креольском, представляющем собой синтез французского и разных африканских языков, очень редко попадаются r или s. Там, где во французском звучит r, в креольском часто говорят w. Gros, то есть «большой», по-креольски будет gwo.
Хотя r и s выбрасывают из слов по всей Кубе, а также в Пуэрто-Рико и Доминиканской Республике, в Гаване это явление особенно сильно заметно. Мне всегда нравилось, как гаванцы называют меня по фамилии, произнося ее «Koo-lan-key».
Даже испаноговорящие иностранцы часто приходят в смятение от того, как в Гаване говорят на испанском. Так было всегда. В 1859 году Ричард Генри Дана писал:
Никому не сравниться со мной в моей любви к устной испанской речи… но мне очень не нравится, как разговаривают на этом языке простые кубинцы на улицах. Их голоса и интонации — тонкие, нетерпеливые, слишком много губных звуков, отчего возникает впечатление страстности и одновременно детскости, и меня поражает, что здесь склонны ослаблять язык и отнимать у него открытость гласных и силу более твердых согласных.
Большая часть всего этого актуальна и сегодня, хотя не понятно, чью речь имел в виду Дана — чернокожих или белых кубинцев. В то время процесс транскультурации еще не закончился, и они говорили совершенно по-разному. То была эпоха «Сесилии Вальдес», и негритянский говор в романе отличается числом сокращений от речи белых. Чернокожие обращаются к белой женщине «сенья» вместо «сеньора», а к белому мужчине — «сеньо» вместо «сеньор». Конкретно эти урезанные формы уже исчезли; возможно потому, что они ассоциировались с рабством.
Сегодня гаванцы из разных социальных слоев не говорят на разных диалектах. Все пользуются языком, подвергшимся разнообразному влиянию, в том числе африканскому. Ортис выделяет 1200 африканских слов, прочно вошедших в кубинский испанский. Устная речь кубинца быстрая, как и жаловался Дана, слова формируются в глубине гортани и словно выкатываются на язык, отчаянно набирая скорость, пока наконец не вылетят изо рта, проглотившего некоторые их части целиком. Перед гласной s выбрасывается; ее заменяет аспирированный h, так что más o menos («более-менее») произносится máhomeno. В некоторых кварталах, особенно тех, что известны своей традиционной африканской культурой, например Кайо-Уэсо в Сентро-Хабана, существует собственный акцент. Певица Селия Крус говорила с акцентом Кайо-Уэсо, отпечатавшимся в гаванской культуре точно так же, как бруклинский акцент принес свою долю славы Нью-Йорку.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
