Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 122
Начинать новую жизнь на новых местах отправилось более сорока семей из самых разных уголков тогдашней Эстляндии. Большинство из них, как говорится, «сожгли за собой все мосты»: бросили свои хозяйства, продали инвентарь и скот, сложили на телеги самые необходимые пожитки и тронулись в путь – на чужбину за счастьем. В далекий тихвинский край!
В дороге они натерпелись немало трудностей и лишений. Часто болели дети, не было сил у стариков, а у тех, кто все-таки решил брать с собой скот, начался его падеж. Сложности испытывали переселенцы еще и потому, что не владели русским языком.
Тем не менее, назад дороги уже не было, а впереди их ждали, судя по обещаниям, чуть ли не райские кущи. Но не тут-то было! В тихвинском крае переселенцев ожидало жестокое разочарование. Вместо земель, годных для возделывания, им отвели лесные делянки вдали от жилья и воды. Вместо отдельных домов переселенцам предоставили бараки на десять семей. Ни о каких ссудах на первоначальное обзаведение и устройство не было и речи, не вспоминал никто и об обещании возместить дорожные расходы.
Говорили, что виной всему был тот самый управляющий графа по имени Юлиус: он оказался обычным авантюристом и мошенником. Граф выдал ему десять тысяч рублей на обустройство переселенцев, а тот, получив их, тотчас же сбежал вместе с деньгами.
Положение переселенцев оказалось отчаянным. Некоторые не располагали вообще никакими средствами к существованию. Тем не менее, приходилось хоть как-то устраиваться. На расчищенных в течение первого лета от леса и вспаханных полянках посеяли рожь, с весны следующего года начали строиться на своих участках. Однако аномально холодная весна погубила все надежды: погибли посевы, впереди вставал страшный призрак голодной осени.
Переселенцы потянулись куда глаза глядят. Несколько семей, впрочем, вернулись через несколько лет на свои прежние участки, не найдя и в других краях ничего лучшего. А некоторые так и пропали – от них потом не было никаких известий. Остается надеяться, что где-то им улыбнулось счастье, и дела их наладились…
Как отмечалось в 1911 году, автор публикации в «Новгородской жизни», в самом начале 1900-х годов на землях Менгдена жило около десятка эстонских семей, а за десять лет осталось только четыре: три семьи из первых переселенцев и одна позднейшая, приехавшая в 1890-х годах. Причем из трех самых «старых» семей только одна не покидала свой участок, дабы попытать счастья в других краях.
Две из четырех эстонских семей жили хорошо, а хозяйства двух других приходили в упадок. Семьи были велики, расходов много, а доходы малы. Но вот парадокс: несмотря на все эти обстоятельства, эстонские переселенцы жили более зажиточно, чем большинство окрестных русских крестьян. По этому поводу окрестные крестьяне без всякой зависти и не без уважения говорили: «Дивья им жить. Ены чухны. Ены умеют». Напомним, «чухнами», или «чухонцами», с давних пор жители Петербурга и губернии беззлобно называли карело-финское и эстонское население, проживавшее в этих краях.
С участков, величиной от 15 до 25 десятин, они собирали хлеба столько, что им хватало и аренду заплатить, и самим прожить. Арендную плату они вносили деньгами, вырученными от продажи овса и молочных продуктов. В лучшие годы некоторые эстонские семьи имели по три лошадей и четыре коровы, остальные – по две лошади, но зато одна из них – пять коров. Держали переселенцы и овец, из их шерсти женщины пряли материю на платье, а также они изготовляли холст из льна.
В Тихвинский уезд эстонцы перенесли приемы крестьянского хозяйства со своей родины. Здесь были те же четыре поля: одно под паром, другое засеяно рожью, третье – овсом, а четвертое – частью житом, а частью льном. Постройки переселенцев тоже были эстонского типа, только с непременной русской печью в избе. Ко двору примыкал огород, где выращивали картофель, капусту и другие овощи. Сельскохозяйственными машинами эстонские колонисты не пользовались – работали старым дедовским способом: пахали, сеяли, молотили так, как это делали на их родине, откуда они уехали, почти полвека назад.
«Я посетил колониста-одиночку в той же Жуковской волости Тихвинского уезда, верстах в пятнадцати от колонии Менгдена, – сообщал обозреватель „Новгородской жизни“. – Когда-то он тоже был арендатором на землях графа Менгдена, потом переехал оттуда. На своем веку он три раза начинал все сначала на новом месте: вырубал лес, расчищал землю, строился, но владелец земли взвинчивал до невозможности арендную плату, и приходилось бросать старое место и идти искать новое. Теперь ему уже за пятьдесят лет, у него трое взрослых сыновей, он купил через Крестьянский банк 42 с половиной десятины леса по 38 руб. за десятину с рассрочкой платежа на 55 лет. Теперь он, наконец-то, на своей земле, и никто его не погонит прочь.
Уже выстроены и покрыты крышей жилой дом и хлев. Когда я посетил эту семью колонистов, отец и трое сыновей покрывали потолком ригу. Пока не достроен дом, семья живет в маленькой избенке, построенной на скорую руку. Надеется, что на Рождество можно будет перейти уже в новый дом. Еще остается построить конюшню, баню, гумно и амбар. Все это будет закончено в будущем году».
Что же касается окрестного русского населения, то оно с пониманием и сочувствием относилось к переселенцам, а нередко и брало пример пример с упорных, экономных и бережливых эстонцев. Над колонистом-одиночкой, который, как медведь, забрался в лесную чащу и ломал там деревья, они добродушно посмеивались, и вместе с тем, мало кто сомневался, что он выполнит задуманное.
«Из-под этого „медведя“ выйдут поля и нивы, станет колоситься рожь и другие хлеба, – с уверенностью замечал автор «Новгородской жизни». – Пройдут десятки лет, а среди леса будет существовать и расширяться культурный островок, созданный упорным трудом переселенца, нашедшего свой уголок, где он может преклонить голову, когда устанет от и непрерывного труда, и тяжелых усилий на протяжении десятков лет. Невелика награда, но хорошо, что хоть и она-то есть».
«С новым счастьем и с глаголом и с причастьем!»
Признаюсь, среди увлечений автора этих строк есть маленькая слабость – собирать старинные почтовые открытки. Причем в довольно странной манере, поскольку критерием отбора служит не изображение на лицевой стороне открытки, а… текст на обратной. О чем идет речь? В первую очередь, об адресах получателей, которые служат настоящей энциклопедией старого Петербурга и Петербургской губернии.
Среди адресов, обозначенных на открытках из моей коллекции, – Зимний дворец и Сиротский институт, Вдовий дом и Гаванская аптека, петербургское отделение Варшавского банка и Дом милосердия в Лесном. Не менее интересны и сообщения: встречаются и романтические послания в стихах, и деловые заметки. Но чаще всего – поздравления с именинами, Рождеством и Пасхой.
Источником пополнения коллекции служат многочисленные букинистические лавки Петербурга. Всякий раз там можно найти что-то интересное, причем за чисто символическую плату. Вот так, совершенно случайно, в моем собрании оказалась очередная потрепанная временем новогодняя почтовая открытка, которую можно назвать зашифрованным посланием из прошлого, содержащим огромное количество исторической информации. Надо только обращать внимание на самые мелкие детали…
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 122
