Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 94
Выстроен он был для банкира Луки Питти, известного своим высокомерием и хамством. Богатством Питти был почти равен Козимо Медичи, но вкусом – изрядно уступал. Неудивительно, что они на дух не переносили друг друга. В одном кратком письме Козимо предложил Питти держаться друг от друга подальше, «подобно двум большим псам, которые принюхиваются, показывают клыки и расходятся». Однако Питти не внял совету и продолжал интриги, пытаясь низложить Козимо, но не преуспел в этом.
А палаццо – сей памятник излишеству – стоит, где стоял. Я поднимаюсь по мраморным ступеням, прохожу под сводчатыми потолками и вступаю в залу размером с футбольное поле. Ковер имеется, а вот мебель почти отсутствует. С потолка свисает дюжина огромных канделябров; на стенах – четырехметровые золоченые зеркала и обширные фризы с купидонами, орлами и львами. Пройдя по коридору, поглазев на копии античных статуй и дорогие гобелены, я понимаю наконец, что имел в виду Юджин, называя Возрождение слишком смазливым. Всему должна быть мера.
Стала понятной и еще более кощунственная фраза Юджина: «В эпоху Возрождения было создано много хлама». Я было запротестовал, но он стоял на своем. А ведь действительно: эпоха, которую мы считаем зенитом человеческого творчества, породила также ворох дурных картин и дурных идей.
То же самое можно сказать и о многих признанных гениях. Эдисон получил 1093 патента – по большей части за бесполезные изобретения. Пикассо создал около 20 000 картин – но в основном далеко не шедевры. Что касается литературы, У. Х. Оден заметил: «За свою жизнь великий поэт напишет больше плохих стихов, чем плохой поэт».
За причиной далеко ходить не надо: чем больше выстрелов вы сделаете по мишени, тем вероятнее, что попадете в яблочко. Но и промахов у вас будет больше. Однако в музеи и на библиотечные полки попадут успехи, а не неудачи. Если задуматься, это печально: так укрепляется миф о том, будто у гения все получается сразу и будто гении не совершают ошибок. На деле же гении ошибаются чаще нас.
Что сказал мне в Афинах Аристотель? «Археологи любят ошибки: становится ясен процесс». Так оно и есть. Идеальная статуя не расскажет о том, как ее сделали. А вот ошибки проливают свет на сложный мир творческого гения и опровергают миф о непорочном создателе – писателе, который сразу пишет идеальную поэму, художнике, который, держа стакан вина в одной руке и кисть в другой, делает несколько мазков по холсту и – о чудо! – шедевр готов… Все это ложь.
Миру нужен, думаю я, Музей хлама. Или, если хотите, Музей ошибок. Он оказал бы обществу неоценимую услугу. Пусть люди увидят спасательный жилет с «Титаника», меч Наполеона с битвы при Ватерлоо, банку «Новой Колы» и видеомагнитофон Betamax (любовно подремонтированный). А для сувенирного магазина открываются безграничные возможности: майки с орфографическими ошибками, кассеты Stereo 8, полное собрание альбомов Майкла Болтона… Может, я и ошибаюсь насчет Музея ошибок – но тогда моя ошибочная теория сама годится в экспонаты. В этом красота Музея ошибок: в него может попасть все что угодно.
Пока такого музея нет, приходится ограничиться палаццо Питти. Он безвкусный, но поучительный. Я внимательно рассматриваю картины и замечаю занятную особенность: на портретах показаны не только люди, но и всевозможное их имущество. Здесь искусство становится завуалированным предлогом для бахвальства или, как сказали бы сейчас, возможностью разместить скрытую рекламу.
Яркий пример – полотно Кривелли «Благовещение со святым Эмидием». Формально перед нами религиозный сюжет. Однако, как отмечает искусствовед Лиза Жардин, больше внимания уделено демонстрации сокровищ из дальних краев. «С радостью собраны ковры из Стамбула, ткани из мусульманской Испании, фарфор и шелк из Китая, сукно из Лондона».
Мы считаем, что Возрождение – это возвышенная эпоха, исполненная тонкого искусства и глубокой мысли. Между тем, в отличие от греческой Античности, эта эпоха была на редкость материалистичной. Возрождение дало нам не только первых современных гениев, но и первых современных потребителей. Одно тесно взаимосвязано с другим.
Флоренция не была империей в обычном смысле слова: она не имела ни постоянной армии, ни военно-морского флота. Она была «империей вещей» (если позаимствовать эту фразу у Генри Джеймса). Красивых вещей. «Тот, кто не имеет собственности, считается лишь животным», – говаривали флорентийцы. Да, они были материалистами до мозга костей. Впрочем, что существенно, не грубыми материалистами. В их отношении к имуществу была тонкость, которая нам непонятна. Как отмечает мыслитель Алан Уоттс, наша эпоха не столь уж и материалистична, поскольку «не уважает материал. А уважение, в свою очередь, основывается на удивлении».
Флорентийцы не видели противоречия между любовью к вещам и любовью к знаниям и красоте, ибо не разделяли наши иллюзии насчет отношений гениев с материальным миром. Мы полагаем, что гении – люди не от мира сего, эдакие рассеянные профессора. Однако гении больше, а не меньше нас чутки к окружающей обстановке. Они замечают вещи, которые мы не замечаем.
Всплеск творчества сопутствует не уходу от материального мира, а более подлинному и глубокому взаимодействию с этим миром. Творческому человеку неважно, в хорошую или плохую обстановку он попал: всюду найдется «соль» и источник вдохновения. Все есть потенциальная искра.
А вообще флорентийцы не столько занимались стяжательством, сколько радовались вещам. Они и сейчас весьма разборчивы, чтобы не сказать придирчивы. Имеют явный вкус к уникальному и неординарному, гнушаясь всем серым и заурядным. Ничто не оскорбляет их натуру больше, чем ошибка в нюансах. Уж лучше промахнуться на километр, чем на сантиметр.
Наверняка, думаю я, во флорентийской культуре было нечто, способствовавшее эстетическому чутью. Но что именно?
Ответ я нахожу на стенах. Каждая зала палаццо Питти отделана декоративными обоями – каштановыми и бирюзовыми, с изящным цветочным орнаментом. Обои никто не замечает – да и с какой бы стати? Обои как обои. Или нет?
Нет. Без обоев ничего бы не было – никаких блестящих произведений искусства, свезенных в этот палаццо и другие дворцы и музеи города. Не было бы Леонардо и Микеланджело. Не было бы Возрождения. Флорентийская империя красоты основывалась на обоях. А если быть точным, на торговле тканями. Она и была источником богатства города.
Вы скажете: ну и что? Какая разница, как именно обогатилась Флоренция? Деньги есть деньги.
Разница велика. То, как обогащается нация, важнее того, сколь сильно она обогащается. В Сьерра-Леоне полно алмазов, а что толку? Государства, изобилующие природными ресурсами, не склонны к новшествам по одной простой причине: в новшествах нет необходимости. Флоренция не имела ни алмазов, ни нефти, ни много чего еще, поэтому положилась на выдумку и смекалку. Голь на выдумки хитра.
Дело было трудоемким. Сырье импортировалось из-за рубежа: грубое сукно и шерсть – из Англии, краска – из Афганистана. Флорентийские купцы путешествовали по самым разным странам, разыскивая материалы, посещая склады и банки. В путешествиях они знакомились с новыми и необычными идеями, которые привозили домой вместе с сукном и красками.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 94
