Усвоив для себя, что Дева является орудием дьявольских сил, судьи принялись вопреки фактам прикладывать этот вердикт ко всем ее делам и личным качествам. То, что еще на стадии предварительного расследования не вызывало никаких вопросов, вдруг приобрело зловещий смысл. Оставив родителей, Жанна, оказывается, преступила заповедь дочерней любви. Приказав атаковать Париж в праздник Богородицы, она совершила святотатство. Пытаясь спуститься с башни Боревуара, не упала случайно, а пыталась будто бы покончить с собой, что для христианина является тягчайшим грехом. Все это складывалось в весьма неприглядную картину, которую закономерно венчало обвинение в колдовстве — ведь только благодаря ему Жанна могла взять верх над непобедимой английской армией!
Главным доказательством ереси в глазах судей стало мужское платье Девы. Обличая ее, они ссылались на Библию: "На женщине не должно быть мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в женское платье, ибо мерзок пред Господом Богом твоим всякий делающий сие" (Втор. 22. 5). Правда, в той же библейской книге содержится немало установлений, которые даже в Средние века никто не собирался соблюдать, — например, не надевать одежды из шерсти, смешанной со льном. Заповедь о мужской одежде тоже не считалась такой уж безусловной, о чем писал вскоре после освобождения Орлеана крупнейший французский теолог Жан Жерсон: "Бранить Деву за то, что она носит мужской костюм, значит рабски следовать текстам Ветхого и Нового Заветов, не понимая их духа. Целью запрета была защита целомудрия, а Жанна подобно амазонкам переоделась в мужчину именно для того, чтобы надежнее сохранить свою добродетель и лучше сражаться с врагами отечества. Воздержимся же от придирок к героине из-за такого ничтожного повода, как ее одежда, и восславим в ней доброту Господа, который, сделав девственницу освободительницей сего королевства, облек ее слабость силой, от коей нам идет спасение".
В мужской одежде Жанна предстала перед комиссией в Пуатье, специально исследующей ее верность христианской морали, и комиссия не увидела в этом ничего странного или греховного. В той же одежде она общалась с королем и архиепископом Реймсским, ходила в церковь, принимала Святые Дары. И вот теперь суд в Руане констатировал: "Названная женщина утверждает, что надела, носила и продолжает носить мужской костюм по приказу и воле Бога. Она заявляет также, что Господу было угодно, чтобы она надела короткий плащ, шапку, куртку, кальсоны и штаны со многими шнурками, а ее волосы были бы подстрижены в кружок над ушами и чтобы она не имела на своем теле ничего, что говорило бы о ее поле, кроме того, что дано ей природой… Она отвергла кроткие просьбы и предложения переодеться в женское платье, заявив, что скорее умрет, нежели расстанется с мужской одеждой". Последний пункт вызывает сомнения: мы знаем, что Жанна иногда надевала женское платье, например на коронации Карла VII. Зачем ей было отказываться от этого теперь, когда упрямство грозило ей гибелью? Режин Перну предполагает, что тюремщики издевательски предлагали ей снять мужскую одежду, не предлагая взамен женской. Конечно, она не могла предстать перед солдатами обнаженной, что и было выдано судом за упорство в грехе. Во время одного из допросов она заявила, что готова надеть женское платье, только чтобы уйти в нем из тюрьмы. В другой раз сама попросила дать ей платье, чтобы пойти в нем к мессе: "Дайте платье, какое носят девушки-горожанки, то есть длинный плащ с капюшоном, и я надену его". Конечно, судьи не выполнили эту просьбу и поскорее забыли о ней, чтобы не разрушать нужную им картину.
Собранных с большим трудом фактов в принципе хватало, чтобы осудить Деву на смерть, но Кошону, любившему точность, требовалось более веское доказательство. После "мозгового штурма" члены трибунала придумали, как его получить. 15 марта в камеру Жанны явился следователь трибунала Жан де Лафонтен, часто замещавший епископа Бове на допросах, в сопровождении инквизитора и четырех асессоров. Вместо обычных вопросов о голосах и мужской одежде они неожиданно спросили о другом — согласна ли она передать свои слова и поступки определению святой матери-церкви? Сразу заподозрив ловушку, она переспросила, о чем идет речь. Лафонтен уточнил вопрос:
— Согласна ли ты подчиниться воинствующей церкви?
Она снова не поняла, и ей охотно разъяснили: есть церковь торжествующая на небесах, которая правят уже спасенными душами, и церковь воинствующая на земле, которая во главе с папой борется за спасение душ. Она не знала, что ответить, но судьи не настаивали, перейдя к другим вопросам. На следующем — и последнем — допросе 17 марта они вернулись к этой теме и вновь спросили: согласна ли она подчиниться воинствующей церкви? Жанна успела подумать: она во всем была послушна Богу и святым, от которых исходили услышанные ею голоса. Но разве не земная церковь держала ее в тюрьме и грозила смертью? Как же она может подчиниться любым ее приказам, включая, быть может, и приказ обвинить себя в самых тяжких преступлениях? Поэтому она ответила: "Я пришла к королю Франции от Бога, Девы Марии, святых рая и всепобеждающей небесной церкви. Я действовала по их повелению. И на суд этой церкви я передаю все свои добрые дела — прошлые и будущие. Что до подчинения церкви воинствующей, то я ничего не могу сказать".
Инквизитор Лафонтен только кивнул, хотя душа его наполнилась ликованием. Он выполнил волю Кошона, добившись от проклятой упрямицы признания тяжкого греха: неподчинения воле церкви, свойственного всем еретикам. Допросы сразу же прекратились, судьи получили то, над чем бились целый месяц. Надо сказать, что противоположный ответ тоже повлек бы за собой признание вины — ведь он означал, как и предполагала Жанна, ее согласие на любое требование суда. Выхода из этой ловушки не было: разве что, как прежде, прикинуться простушкой и заявить, что ответ на этот вопрос знает только Бог. Но это не помогло бы, инквизиторы нашли бы новый каверзный вопрос — в поединке неграмотной девушки с сотней образованных, привыкших к схоластическим хитростям мужчин исход был предрешен.
Получив отчет о допросе, епископ Бове приказал прокурору Жану д'Эстиве готовить обвинительное заключение. Работа была кропотливой: при помощи уже упомянутого Тома де Курселя мэтр д’Эстиве извлек из протоколов следствия все, что свидетельствовало против Жанны, и соединил эти фрагменты так, что они говорили о виновности подсудимой. Итоговый документ, состоявший из 70 статей, 27 марта был зачитан подсудимой в малом зале Буврейского замка. Ее заставили давать краткие ответы по всем пунктам, поэтому в один день процедура не уложилась и ее перенесли на следующий. В преамбуле обвинения утверждалось, что "женщина, называющая себя Жанна Дева", виновна в ереси, колдовстве, чародействе, осквернении святынь, богохульстве, смертоубийстве и множестве других грехов.
Прокурор д’Эстиве обратил против подсудимой все, даже мельчайшие детали ее биографии, а там, где таких деталей не было, исказил или просто выдумал факты. Например, в обвинении говорится, что Жанна с колдовскими целями носила у себя на груди корень мандрагоры, хотя в протоколе черным по белому сообщаюсь, что никакой мандрагоры у нее никогда не было. Далее сказано: "Жанна в возрасте около двадцати лет по своей вате и без дозволения отца с матерью добралась до города Нёвшато в Лотарингии и там в течение долгого времени служила некоей женщине, хозяйке постоялого двора по прозвищу Рыжая, у которой постоянно обретались нескромные девушки и почти всегда останавливались солдаты. Так, проживая на сем постоялом дворе, Жанна то пребывала с сими женщинами, то водила скотину в поле или лошадей на водопой, в луга и на пастбища и там она научилась ездить верхом и обращаться с оружием".
