Примерно в то же время автор другого проекта, достопочтенный Джилберт Теннент, пришел ко мне с просьбой помочь ему в организации подписки на сооружение нового дома для религиозных собраний. Это помещение предназначалось для нужд конгрегации, которую он собрал из пресвитериан, бывших ранее последователями мистера Уайтфилда. Я решительно отказался, не желая вызвать против себя недовольство моих сограждан слишком частым выпрашиванием их пожертвований. Тогда он попросил, чтобы я дал ему список лиц, которых я по своему опыту знаю как людей щедрых и проникнутых духом общественности. Я счел для себя неподобающим, после того как они великодушно откликнулись на мой призыв, подвергнуть их назойливости других просителей и поэтому отказался дать такой список. Наконец, он пожелал, чтобы я по крайней мере дал ему добрый совет. «Это я сделаю охотно, – сказал я. – Я советую вам прежде всего обратиться к тем, о которых вы знаете, что они дадут что-нибудь; затем к тем, в отношении которых вы не уверены, дадут они или нет, и покажите им список тех, которые уже дали; наконец, не пренебрегайте и теми, относительно которых вы уверены, что они ничего не дадут, ибо в некоторых из них вы можете ошибиться». Он рассмеялся, поблагодарил меня и сказал, что последует моему совету. Так он и сделал, ибо просил у всех; и он получил гораздо большую сумму, чем ожидал. На эту сумму он построил просторный и весьма элегантный дом собраний, который стоит на Арч-стрит.
Наш город, прекрасно и правильно расположенный, с широкими и прямыми улицами, пересекающими друг друга под прямым углом, позорно мирился с тем, что эти улицы долгое время оставались немощеными; в мокрую погоду колеса тяжелых экипажей превращали их в трясину, так что трудно было их перейти, а в сухую погоду прохожих одолевала пыль. Я жил около рынка Джерси Маркит и с болью в сердце видел, как жители, покупая провизию, вязнут в грязи. Наконец, была вымощена кирпичом полоска земли посредине рынка; таким образом, попав на рынок, люди имели под ногами твердую почву; но часто до этого они утопали по щиколотку в грязи. Я говорил и писал об этом и, наконец, добился того, что был вымощен камнем участок улицы перед рынком, между кирпичными тротуарами, проходившими вдоль домов по обе стороны улицы. Это на некоторое время позволило проходить на рынок, не замочив ног; но так как остальная часть улицы не была вымощена, то, когда экипаж выезжал из грязи на мостовую, он стряхивал здесь всю грязь, и скоро мостовая оказывалась покрытой грязью, которую не удаляли, так как в городе еще не было чистильщиков улиц.
После некоторых расспросов я нашел бедного трудолюбивого человека, который согласился содержать мостовую в чистоте, подметая ее два раза в неделю и убирая грязь перед всеми соседними дверями за шесть пенсов в месяц от каждого дома. Тогда я написал и напечатал статью, где обрисовал жителям нашего квартала выгоды, которые могут быть получены за столь малую плату: нам будет легче содержать наши дома в чистоте, ибо на ногах будет приноситься меньше грязи, повысятся доходы лавок в связи с увеличением количества покупателей, которые легче смогут добраться до них, а также благодаря тому, что в ветреную погоду пыль не будет садиться на товары, и т. д. и т. п. Я послал по одной статье в каждый дом и через день или два стал обходить соседей, чтобы узнать, кто подпишет соглашение об уплате этих шести пенсов; оно было единодушно подписано и в течение некоторого времени хорошо выполнялось. Все жители города были восхищены чистотой мостовой, окружавшей рынок, так как это было удобно всем. Это вызвало общее желание вымостить все улицы и расположило людей к уплате сбора для этой цели.
Через некоторое время я составил билль об устройстве в городе мостовой и внес его в собрание. Это было как раз перед моей поездкой в Англию в 1757 году, и билль прошел уже после моего отъезда, с изменением – мне кажется, не к лучшему – способа обложения; но зато были выделены дополнительные средства не только на мощение, но и на освещение улиц, что было большим улучшением. Мысль осветить весь город была впервые подана населению частным лицом – покойным мистером Джоном Клифтом, который продемонстрировал полезность освещения, повесив фонарь над своей дверью. Честь этого общественного благодеяния приписывали также и мне, но в действительности она принадлежала этому джентльмену. Я только последовал его примеру и могу претендовать лишь на ту заслугу, что изменил шаровидную форму фонарей, которые поставлялись нам из Лондона. Они оказались во многих отношениях неудобными: у них не было снизу доступа для воздуха и, следовательно, дым не легко выходил вверх, а циркулировал в шаре, оседая на его внутренней поверхности, и скоро затемнял свет, который фонари должны были давать; кроме того, их ежедневно нужно было чистить, и случайный удар мог разбить их и полностью вывести из строя. Поэтому я предложил делать фонари из четырех плоских стекол, с длинным дымоходом вверху для вытяжки дыма и с щелями, пропускающими снизу воздух для ускорения выхода дыма; благодаря этому они оставались чистыми и не затемнялись через несколько часов, как лондонские лампы, но сохраняли яркость до самого утра; случайный удар мог разбить только одно стекло, что легко поправимо.
Меня не раз удивляло, что пример употребляемых в Воксхолле фонарей, сохраняющих чистоту благодаря отверстиям на дне, не побудил лондонцев делать такие же отверстия в своих уличных фонарях. Но так как те отверстия делаются для другой цели, а именно для того, чтобы пламя сразу переходило на фитиль через свисающие сквозь них маленькие пучки льна, то, очевидно, при этом не было обращено внимание на пользу в другом отношении, а именно в связи с доступом воздуха, поэтому улицы Лондона через несколько часов, после того как зажигаются фонари, освещены очень плохо.
Говоря об этих усовершенствованиях, я хочу упомянуть и о том, которое я предложил, находясь в Лондоне, доктору Фозергиллу – одному из лучших людей, которых я знаю, и большому поборнику полезных проектов. Я заметил, что в сухую погоду улицы никогда не подметались и легкая пыль не убиралась; ее накопление терпели до тех пор, пока дождливая погода не превращала ее в грязь; после того как эта грязь в течение нескольких дней настолько покрывала мостовую, что переходить улицу можно было только по узким дорожкам, которые бедняки расчищали лопатами, ее с трудом сгребали и сваливали в открытые сверху телеги, откуда комья грязи падали при каждом толчке, причем от этого часто страдали пешеходы.
Пыльные улицы не подметались якобы по той причине, что пыль могла проникнуть в окна домов и лавок. Одно случайное обстоятельство показало мне, как много можно подмести за короткое время. Однажды утром я увидел перед моей дверью на Кревен-стрит бедную женщину, подметавшую мостовую березовым веником; она была очень бледна и казалась такой слабой, как будто только оправилась от болезни. На мой вопрос, кто поручил ей подметать здесь, она ответила: «Никто, но я очень бедна и несчастна, и подметаю перед дверьми джентльменов в надежде, что они дадут мне что-нибудь». Я попросил ее подмести дочиста всю улицу и обещал дать ей шиллинг. Это было в девять часов; в полдень она пришла за шиллингом. По медлительности, которую я заметил сначала в ее работе, я с трудом мог поверить, что она сделала все так быстро, и послал своего слугу проверить это. Он доложил, что вся улица прекрасно выметена и пыль свалена в проходившую по середине улицы сточную канаву; первый же дождь совсем смыл ее, так что улица и даже канава были совершенно чисты.
