Ее лоб покрылся испариной.
– Мне не вдохнуть как следует.
– Может, ты перетянула грудь?
– Нет, дело не в этом.
В больнице Майе перевязали грудь, чтобы остановить лактацию. Перевязали туго, и медсестра сказала, что, возможно, будет больно, но в течение нескольких дней молоко перестанет вырабатываться.
Майя все еще лежит на скамейке. К платформе подходит поезд, из него выходят пассажиры, другие входят, пронзительный свисток, закрытие дверей.
– Может, немного ослабить тебе перевязку? – спрашиваю я.
– Нет.
– Почему ты отказываешься?
– Потому что не надо.
– Я могу сейчас ослабить, а потом опять затянем потуже.
Она открывает глаза.
– Зачем ты это говоришь?
– Что ты имеешь в виду?
– Зачем ты все время говоришь, что нужно ослабить перевязку?
– Потому что очевидно, что тебе тяжело дышать, когда так туго все затянуто.
Она снова закрывает глаза.
– Мне уже лучше.
– Полежи еще.
– Нет, я хочу идти дальше.
К перрону подходит следующий поезд. Мне видно его красные очертания сквозь ветки кустов. Опять голос в динамиках, открывающиеся двери. Я вспоминаю, каково это было – входить в поезд, когда я был маленький, вспоминаю эту зияющую щель между краем платформы и подножкой вагона, там внизу была темнота. Я боялся этого провала. Он был не такой большой, и я вполне мог через него перепрыгнуть, но, когда надо было садиться в поезд, папа всегда следил, чтобы я шел впереди, и как раз в ту секунду, когда мои ноги отрывались от перрона, я не мог не глянуть вниз и успевал почувствовать сосущее дыхание темноты. Я представлял себе, что было бы, прыгни я недостаточно далеко. Я мог не допрыгнуть до подножки, и моя нога соскользнула бы в это зияющее пространство. Я представлял, как меня утаскивает вниз, под поезд, как этот черный провал забирает меня. Представлял себе, что исчезаю, просто-напросто исчезаю.
Я обнимаю Майю.
– Оставь меня.
– Прости.
Мы поднимаемся по ступенькам наверх, на улицу Годтхобсвай.
– Погуляем еще? – спрашиваю я.
– Нет.
– Тебе все еще нехорошо?
– Голова кружится.
Мы возвращаемся на нашу площадь. Там на скамейках сидят люди. Молодежь пьет на солнышке пиво, мы пересекаем площадь, подходим к столикам перед рестораном. Там довольно много посетителей, официанты снуют между ними, исчезая в ресторане. Я высматриваю Николо. Он сидит внутри за столом, заваленном бумагами. Изучает документы, не думаю, что он замечает, как мы проходим мимо.
Майя ложится на диван. Пот льет с нее градом, она дышит с большим усилием. Я приношу ей воды со льдом. Она быстро выпивает стакан. Кубики льда позвякивают о стекло. Выпив три стакана, она откидывается назад, на диванные подушки.
– Мне не нравится, что ты такая горячая, – говорю я.
Я открываю окна, чтобы создать в гостиной какое-то движение воздуха. У нас где-то есть вентилятор, но я не помню, куда мы его зарыли, он где-то в каморке под крышей.
– Так получше?
Она не отвечает.
– Может, тебе что-то нужно?
– Да. Чтобы ты оставил меня в покое.
Я выхожу на кухню сделать еще воды со льдом. Вернувшись, я вижу, что она сидит на диване и снимает с себя блузку. Пытается снять перевязку.
– Дай я помогу, – говорю я.
– Нет.
– Да дай же я сделаю.
– Ты можешь, наконец, заткнуться?
Она предпринимает несколько попыток снять перевязку, но ей не достать до того места на спине, где крепятся концы. Она прекращает попытки. Я разматываю бандаж, сворачиваю его в трубку. На нижнем слое засохли желтые пятна молозива. Грудь выглядит уже не такой опухшей, лактация, видимо, прекратилась.
– Так лучше?
Она часто дышит, слишком часто, отчаянно ловя воздух.
– У меня не получается вдохнуть, – говорит она.
– Попробуй задержать воздух в легких, дыши глубже и не выдыхай.
– Я так и делаю.
– Каждый раз, как вдыхаешь, задерживай воздух.
Она пытается, но дышит поверхностно, выталкивая воздух короткими выдохами.
– Я задыхаюсь, – говорит она.
Дыхание становится еще более учащенным.
– Майя, у тебя паническая атака. Дыши как можно глубже.
Она делает короткие поспешные вдохи через нос.
– Не получается.
– Открой рот и дыши глубже.
– Не могу, – кричит она.
Я стаскиваю ее с дивана и волоку к открытой двери в сад. Поддерживаю ее сзади, дышу вместе с ней, глубоко, равномерно, медленно, заставляя ее дышать в моем ритме. Первые несколько секунд она задыхается, потом дыхание выравнивается.
Я все еще обхватываю ее сзади.
– Меня немного беспокоит, что ты горишь, – говорю я.
Она вся в поту. Пот струится у нее из-под волос по спине. Убедившись, что она окончательно успокоилась, я веду ее в ванную. Включаю воду, помогаю ей снять брюки и трусы и обмываю ее холодной водой. Она снова начинает дышать прерывисто и учащенно.
– Дыши медленно, Майя, медленно, – повторяю я.
– Я странно себя чувствую.
– Это из-за того, что у тебя учащенное дыхание, дыши медленнее, как ты только что делала.
Неожиданно она падает прямо на выложенную плиткой стену. Я подхватываю ее, но она сползает вниз, мне ее не удержать, пальцы скользят по коже. Она падает. Я успеваю поймать ее голову, прежде чем она ударится об пол.
Отношу Майю на диван. Проходит почти минута, прежде чем сознание возвращается к ней.
– Ты упала в обморок.
Она пристально смотрит на меня. Я вижу, что ей страшно.
– Что с тобой происходит? – спрашиваю я.
– Не знаю.
– Ты можешь описать словами, что ты чувствуешь?
– Боль вот тут, как такие проколы.
Она прижимает к груди два пальца.
– Ты думаешь, это что-то серьезное?
– Не знаю.
– Давай я позвоню дежурному врачу.
– Да, да, так будет лучше всего.
Мне отвечает чей-то голос. Рассказываю врачу, что случилось. Он спрашивает меня, умею ли я оказывать первую помощь, записывает возраст Майи, спрашивает, бывало ли такое раньше, затруднено ли сейчас дыхание, постоянно ли она чувствует боль в груди, нет ли боли в руках. Я спрашиваю Майю и передаю врачу ее ответы.
