— Фу ты, мама! Это же неприлично.
— Что естественно, то не безобразно, — моментально парировала мамаша. — Твои проблемы тоже от нервов. Это наукой давно доказано.
— Мама, прекрати, пожалуйста. Над тобой народ потешается.
— Надо мной? А что надо мной потешаться? Ты у кого хочешь спроси. Вот молодой человек все время улыбается, могу поспорить, что у него таких проблем не бывает.
— Может, вы и правы, — вмешался в разговор стоящий рядом с очкариком и все это время заинтересованно прислушивающийся к разговору долговязый, худой до невозможности, в майке и черных трикотажных штанах отечественного производства мужчина. — Но я разумею это дело несколько иначе. Вы…
— Вера Анатольевна!
— Вы, Вера Анатольевна, немного сместили такие понятия, как «следствие» и «причина». Если у человека простатит, то, как бы он ни улыбался, причинное место не воспрянет. И в то же время, когда организм несколько, так сказать, нездоров, многим ли хочется смеяться? А вот молодой человек, по всей видимости, полон сил и жизненной энергии, и поэтому он доволен, счастлив и активен.
— Простите… Э… Как вас?
— Владимир Михайлович.
— Владимир Михайлович. Это мой сын, и даже в юном возрасте он был вечно всем недоволен. Все-таки отношение к жизни дело очень важное. Я думаю, что и на жене…
— Мама!
— Да-да! И на жене постоянно брюзжал. И в кого он такой?
Пышная девушка, в короткой юбке, облегающей полные и плотные бедра, в розовой, глубоко декольтированной маечке и явно без бюстгальтера, но с крепкой и высокой грудью, прыснула в кулачок и язвительно сказала:
— В соседа.
— Нет, Вера Анатольевна. Я вам рекомендую обратиться с сыном к столичным докторам. Очень рекомендую. Могу дать адресок.
Я добралась до своего купе, разговор за закрытой дверью становился все многоголосее. Вскоре к нему подключилась практически вся очередь, и те, кто уже выходил из туалета и шел на свое место в купе, все-таки на прощание бросали несколько реплик, вплетая их в канву незапланированного диспута.
— До чего же у нас народ общительный. — Леша открыто смотрел на меня, нисколько не пряча свою заинтересованность.
Мне очень хотелось рассказать ему о свертке, но я представила, как он будет смеяться, когда мы развернем его и обнаружим там какой-нибудь окурок или селедочные кости и луковую шелуху. Я вспомнила аналогичный случай из своей жизни.
— Ты чего смеешься?
— Так. Случай вспомнила.
— Расскажи, вместе посмеемся.
— Он не очень приличный.
— А ты в неприличных местах «тра-та-та» говори.
— А! Ну ладно, — решилась я. — Все равно это было давно. Когда я была маленькой, мы жили в доме без удобств. У нас в городе до сих пор есть такие дома. Ночная ваза под кроватью и общественная баня — вот и все достижения цивилизации. Ну, в общем, по субботам мы всей семьей ходили в баню. Отец с братом в мужское отделение, а мы с мамой в женское. Там кабинки такие, перегородками разделенные. Мама меня мыла, мыла, и тут меня приперло. По большому. — Мне стало неудобно, и я смущенно замолчала.
— Ну и?
— Мама заволновалась. Сам понимаешь, столько сразу проблем. Вытираться, одеваться, выходить, искать туалет. А билетик на полчаса. Придется еще покупать. У нас с деньгами по тем временам была напряженка, и даже двадцать копеек для нас — это сумма. Батон хлеба.
— Понимаю…
— Ну вот. Мама нашла какой-то пятикопеечный пакет и предложила мне его вместо горшка. Ну… Я сходила…
— Тра-та-та! — засмеялся Леша.
— Ну, Леш. — Мне и так было неловко рассказывать подобные вещи, и я совсем засмущалась.
— Все! Молчу-молчу! Да ладно тебе! Все самое неприличное уже позади. — Леша ласково улыбнулся.
— Ну, короче, завязала мама этот пакетик и обернула в газету. Получился такой солидный сверток. А чтоб он не размок, мама решила выложить его за дверь кабинки. Ну, мол, помоемся, а когда пойдем, возьмем его и по пути выкинем. — Я отхлебнула воды и посмотрела на Лешу. Он улыбался в предвкушении развязки и очень внимательно слушал.
— В общем, домылись мы. Выходим, а свертка нет…
— Нет! — подхватил Леша и засмеялся.
— Ага! Умыкнули. А мама думает, вдруг это техничка убрала и теперь возмущается таким свинством. Она идет к уборщице и, извиняясь, начинает объяснять. «Мы, — говорит, — извините, — говорит, — тут сверток за дверь выложили. Извините, мы его хотели сами…» — «Ну и что вам от меня нужно?! Держите свои свертки при себе! — орет уборщица. — Я вам не сторож! Я за всеми сразу уследить не в состоянии. Идите, куда хотите, и жалуйтесь. Сами выложили, сами и виноваты, что его украли. Ходи за ними, следи тут!» Ты не представляешь, как мы смеялись, когда шли домой!
— Да уж! А я другой случай знаю. У меня приятель был. Ну как приятель? Старше меня лет на пять. Вместе чердаки в свое время осваивали. Залезли мы с ним как-то на территорию пионерского лагеря. Август, школьники разъехались, и там взрослые отдыхают. Идем, ногами камешки пинаем, вдруг видим, люк открытый. Рядом туалет, и тоже такие пещерные условия: за туалетом, метрах в двадцати, яма. Изнутри она забетонирована, и туда идут все стоки. Ее хлорируют, еще как-то обрабатывают, потом очищают. Ну и она всегда плотно закрыта люком. А тут люк сдвинут. Мы возьми да и загляни туда. Пацаны же! А там, на поверхности, кошелек плавает. Такой толстенький, блестящий. Мы нищие оба, голодные. А фантазия детская бурная! Друг меня под локоть толкает. «Смотри», — говорит. «Вижу», — отвечаю. «Надо достать». «Надо», — соглашаюсь. «Ты, — говорит, — на шухере постой, а я палку поищу подходящую или сачок из пионерской комнаты стибрю».
Пошел он. Я охраняю. Тут подходит Кумач. Ему лет шестнадцать было. Кумачом его прозвали за вечно красное лицо. У него капилляры у самой кожи, и лицо от этого все время горит, как факел.
Ну, подходит Кумач и спрашивает: «Ты чего тут кукуешь, Сидор»?
— А почему Сидор? — перебила я Лешин рассказ.
— По фамилии. Сидоров я. Ну ты слушай. Подходит и спрашивает. А я дурак дураком, первоклашка сопливый. Честно так ему отвечаю. Караулю, мол. «А чего караулить? Боишься, дерьмо утащат?» — «Нет, — говорю. — Там кошелек. В нем полно денег. Жду, когда Гришаня сачок принесет». — «Иди, тебя там Гришаня кличет, — говорит мне Кумач. — А я покараулю». — «Только смотри, — я ему, — чтобы никто не знал, ладно? Я мигом». И побежал.
Гришаню у «пионерской» нашел, он вокруг ходит, а забраться не может. Все заперто. Он меня увидел и спрашивает: «Ты чего приперся? А если кто раньше нас достанет?» — «А ты меня не звал?» — «Нет». — «Ну вот, — возмутился я. — Кумач надул».
Мы переглянулись и давай к яме.
Кумача нет.
«За палкой пошел, — предположил Гришаня, — щас придет и фиг нам кошелек отдаст. Пойдем доставать».
