Максим отвернулся. Долго смотрел сквозь пыльное стекло автобуса на долгожданную волю, о которой так долго мечтал, на пробегавшие мимо окон перелески, нежно-изумрудные луга с пасущимися на них пятнистыми коровами, небольшие поселки. На маленьких огородах копошились люди — серые, грязные, угрюмые. Вид их никак не гармонировал с сочной, цветущей зеленью мая и вообще с тем, что называют «свободой».
Тут, на вольняшке, все осталось по-прежнему — ничего не изменилось. Изменился только он, Лютый…
Максим сомкнул веки, откинул голову на спинку сидения и, отодвинув локоть в сторону, чтобы не касаться Рябины, задумался…
Что ждет его на воле, в Москве?
Для чего его так подозрительно спешно освободили?
Верить в благородство не приходилось — у бывшего офицера спецслужб, человека опытного и проницательного, и в мыслях не было подобного: такие, как Прокурор, действуют исключительно из соображений целесообразности. Тогда, два года назад, подставил его, потому что это было целесообразно, теперь целесообразно изъять из зоновской жизни, переправив, как чемодан, в Москву… Холодный расчет интригана, позволяющий осуществить задуманное — не более.
Какой сюрприз приготовил он для Лютого на этот раз?!
Естественно, вопросы не находили ответов, а спрашивать у бездушного киборга было бы глупо.
Уже в аэропорту, в кассах, взяв у подопечного справку об освобождении, порученец Прокурора приказным тоном попросил ее обладателя держаться рядом.
— Вы бы меня к себе наручниками пристегнули, как кейс с совсекретными документами, — не выдержал Максим.
Рябина посмотрел на него с укором.
— Я просто выполняю свою работу. Я на службе, и делаю то, что мне приказано. Я строго следую инструкции. И кому, как не вам, бывшему старшему лейтенанту КГБ, не знать этого…
И вот — стойка аэропорта, паспортный контроль, заплеванная комнатка под омерзительным названием «накопитель», желтый аэрофлотовский «Икарус», подвозящий пассажиров к трапу ИЛа…
Вот она, желанная воля — дорога домой.
Пассажиры расселись по местам. Максим, устроившись у иллюминатора, печально взглянул на приземистые строения аэропорта, ангары, склады, на бело-голубые самолеты, застывшие на взлетной полосе. Этому суровому краю он отдал почти два года жизни — не дай Бог вернуться сюда еще раз.
Заревели двигатели — самолет, качнувшись, медленно подался вперед.
— Товарищ Рябина, — Лютый со скрытой издевкой произнес слово «товарищ», до сих пор принятое в чекистских кругах, — а в Москве вам приказано доставить меня домой? Или сразу к товарищу Прокурору?
Киборг не прореагировал никак — даже не взглянул в сторону спутника. Неожиданно Лютому пришло в голову странное сравнение с электрическим турникетом в метро — бросил жетончик, турникет открылся. Бросил пуговицу — не открылся. Только тут вместо жетончика вопросы, но варианта, как и в метрополитене, два: ответить или проигнорировать. Видимо, последний вопрос-жетончик не проходил в каком-то фильтрационном механизме электронного мозга киборга: жетончик не соответствовал, входа нет, турникет выставил штангу, ответа не будет.
Максим, отвернувшись, долго и растерянно смотрел в налитое неестественно глубокой голубизной небо, в перистые облака, скрывавшие землю под крылом самолета они казались совершенно неподвижными.
А ИЛ тем временем быстро набрал высоту — от перемены высоты и шума двигателей ватно закладывало уши. Лютый, опустив сидение, задремал: теперь душевное спокойствие было ему нужней всего…
Самолет приземлился во Внуково ночью — на взлетной полосе стояла серая тридцать первая «Волга», и Максим безошибочно определил, что машина прибыла за ним и Рябиной.
Сойдя с трапа, Лютый вдохнул воздух полной грудью… Воздух Москвы, воздух свободы: он не дышал им столько времени! И пусть ругают столицу за грязь, за пыль и загазованность, но ее атмосфера несравнима ни с какой другой.
— Прошу вас, — корректно произнес Рябина, легонько взяв спутника за локоть и, указывая в сторону машины, добавил: — У нас мало времени…
Спустя час «Волга», оставив за собой ряд московских магистралей, снова выехала за пределы столицы.
— Куда вы меня везете? — Максим не скрывал беспокойства; впрочем, оно было вполне объяснимо.
— На загородную базу структуры «КР», — наконец-то снизошел до объяснения киборг. — Пока вас поселят в казарме. После все узнаете…
Максим не стал спрашивать — что это за структура, почему так загадочно называется, и почему, собственно, его вновь будут держать в положении арестованного (а то с чего бы вдруг в казарме селить?): Рябина и так сказал слишком много. Наверное, даже больше, чем допускалось по инструкции…
Наверное, никогда еще Сухой не был так доволен собой, как теперь. Сидя в своем роскошном кабинете, он с улыбкой слушал доклад старшего группы ликвидаторов о событиях в элитном ресторане.
— Так говоришь — в жареного тетерева взрывчатку подложили? — рачьи глазки Сухарева словно маслянистым налетом подернулись.
— Да, я ж тебе говорил: халдей, официант ихний — наш человек. От него мы о том сходняке и узнали. Ну, дальше и вычислили, что и как… Остальное, как говорится, дело техники.
Конечно же, и Крест, и Казан, и Краб, и Гаврила, и прочие авторитетные люди, присутствовавшие в ресторане, не были личными врагами Сухого. Более того — никого из них он ни разу не видел, ни с кем не был знаком и даже не имел общих интересов.
Но теперь в этом сволочном мире, в этой долбанной стране все друг другу враги: и чем весомей твои успехи, тем этих врагов больше. Враги могут быть реальные и потенциальные. Реальных вроде бы не осталось (не считая Коттона), а вот потенциальные…
Нанести упреждающий удар, нажать на спусковой крючок первым, чтобы потенциальные никогда не превратились в реальных — Сухарев никогда не отступал от столь нехитрой, жестокой, но, тем не менее, очень верной для криминального мира философии.
Люди, собравшиеся на празднестве в честь «откидки» Креста, были врагами потенциальными — пока что. Но в будущем, как справедливо просчитал Сухой, они несомненно должны были стать настоящими, стопроцентными, недругами: непримиримыми и заклятыми. Во-первых, из-за его суперграндиозного проекта «Русский оргазм», а во-вторых, питерский вор босяцкой формации Крест (отморозок знал это точно) поддерживал Коттона, врага более чем реального. Вопрос перехода из состояния хорошо сдерживаемой неприязни в состояние открытой вражды был вопросом времени…
«Звеньевой», нервно теребя толстую цепь на бычьей шее, продолжал делиться подробностями:
— Ну, сперва один взрыв, потом второй. Всех в мелкую капусту, на куски. Руки, ноги по залу, только кровищи литров двадцать! Ноги скользят, прикидываешь? Кишки на люстре висят, мозгами все стены запачканы — крас-сота! Один только и уцелел — старик какой-то.
