— Мы с папой подумали, что я каждому из вас должна кое-что подарить, — объявила Анджела.
Мы оба нервничали и волновались, выдержим ли конкуренцию с праздником в Мамином Доме. Но у Анджелы на кону стояло больше, чем у меня. Я заметил, как застыла ее улыбка, когда она нагнулась к рождественской елке, — первой елке, которую мы украшали вместе. Каждому из детей она купила по плюшевому мишке.
Билли достался ярко-оранжевый. Он внимательно оглядел мишку и спросил:
— А как его зовут?
— Это тебе решать, — ответила Анджела.
Я затаил дыхание, и все остальные тоже.
— Мишку зовут… Прекрасный Латук, — наконец сказал Билли.
— И наречется он Прекрасным Латуком, — невозмутимо подытожила Анджела.
Джеду достался желтый. Джед молча развернул подарок и уселся с ним в кресло под бок к Джеффу-Жирафу.
— Джед, как ты его назовешь? — несмело спросила Анджела.
— Не знаю.
Но Анджела, предвидев такой ответ, заранее заготовила предложение:
— Может быть, Джерменом?
Джед просиял:
— А как это пишется? — осведомился он.
Я расслабился: сыновья вели себя совершенно как обычно: это означало, что они полностью приняли Анджелу. Глория тоже обрадовалась своему мишке (зеленому), но обрадовалась по-другому. Я уже и раньше стал за ней кое-что замечать: недавно она откопала среди Биллиных маскарадных тряпок свой старенький рюкзачок в виде кролика, который носила в пять лет, и снова повесила его себе за спину. Вот и сейчас она ответила Анджеле совершенно по-детски:
— Ой, какой миленький! Какой классный! Я его назову Брэдом!
Девять лет и девять месяцев — а вот и все девятнадцать. Глория переводила свое детство на новую ступень. Стены ее спальни украшали киты, к которым вот-вот присоединится и Гарет Гейтс[13]. Не это ли «женская сущность», о которой думала Дайлис? Знал ли я вообще, о чем она думала? Моя жизнь менялась со скоростью света, для моих детей менялось очень многое, но Дайлис отвечала на все это гробовым молчанием.
В разгаре нашего бешеного романа Анджела продала свою квартиру и пустила вырученные деньги на уплату моих долгов. Она послала Дайлис письмо с благодарностью за то, что та отказалась от прав на закладную в ее пользу, но Дайлис не ответила. На Рождество она привезла к нам детей так же холодно и оперативно. Мне эта ее бесчувственность казалась подчеркнутой, и Анджеле тоже. Отчасти поэтому в промежутке между Рождеством и Новым годом мы решили пригласить Карло с Джилл. Я нуждался в их прочности и неколебимости, я нуждался и в их дружеской поддержке, особенно в поддержке Джилл. Я хотел, чтобы она как-то донесла до Дайлис то, что Дайлис отказывалась замечать сама: Анджела будет хорошей мачехой моим детям, и Дайлис не нужно ни бороться с ней, ни ее бояться.
Карло и Джилл приехали к нам к обеду. В тот день у нас много чего было впервые: первый раз мы с Анджелой вдвоем принимали гостей в квартире над «Богатством бедняка», и первый раз Анджела увиделась с моими друзьями.
— Карло, Джилл. Это Анджела.
Они обменялись рукопожатиями в прихожей. Пауло и Эмили, отпрыски четы Бонали, убежали искать Глорию, Джеда и Билли. Три пары глаз пробежались внимательно сверху вниз.
— Анджела! — сказал Карло. — Тебе предстоит кое-что узнать.
— Да?
— Кое-что о человеке, за которого ты собираешься замуж.
— Хорошее?
— Странное и тревожное, — отозвался Карло. — О его бурной и бешеной юности. О множестве грязных тайн его прошлого. И еще о его кошмарном вкусе в одежде.
— Карло, заткнись, — беззлобно попросила Джилл.
— Да ладно, Джилл, — Анджела поймала взгляд новой знакомой, — наоборот, пусть лучше выскажется.
После шоколадного мороженого и лазаньи мне стало казаться, что я превращаюсь в какого-то другого человека. Карло немножко смущал меня полуправдивыми рассказами о моей собственной жизни в колледже («он был блюстителем нравов, чудаком, восходящей звездой») и после возвращения из Франции («сумасшедший и весь бурлил безумными идеями»). Тем не менее данная версия Джозефа Стоуна казалась пережитком прошлого. Карло ловко проскользнул по началу наших отношений с Дайлис — в то время он сам ухаживал за Джилл так преданно и романтически, что я просто терялся. Мы с Кенни подсмеивались над ним тогда, но теперь эта его целеустремленность казалась взрослой и благородной. Когда мои отношения с Дайлис подсохли, а затем сошли на нет, Карло и Джилл превратились в образцовую счастливую пару. Мне тоже так хотелось, и вот сейчас я надеялся, что с Анджелой у меня получится наверстать упущенное. Позже, вечером, мы поехали в Кристал-Палас-парк, и там мне удалось перемолвиться с Джилл словечком наедине.
— Тебе она нравится? — спросил я.
— Да. Правда, очень.
— И мне тоже. Я просто как замазка стал в ее руках.
— По-моему, она очень храбрая.
— Почему? Потому что связалась с таким паразитом?
— Ты вовсе не паразит, Джо, и никогда им не был.
— Хорошо, с художником-неудачником с тремя детьми.
— Ты и не неудачник, ты хороший художник, — помнишь?
— Смутно. А как тебе показалось, дети ее полюбили?
— Очевидно, что полюбили. Это всякому видно.
Мы приближались к озеру с динозаврами, памятному для меня месту. И я задал Джилл еще один вопрос:
— Ты придешь на свадьбу?
— Вряд ли Дайлис захочет нам помешать, если тебя это интересует, Джо.
Я изобразил физиономией горгулью, якобы решительную. Джилл рассмеялась.
— Свадебные колокола и Джозеф Стоун… Никогда бы не подумала, что ты возьмешь и женишься. Это так с тобой не вяжется!
Я бы и сам не подумал, хотя не знаю, почему. Но, наверное, Карло был прав, уподобив брак кардигану на молнии — то кажется, что она разве что дедушке твоему подходила, а то вдруг тебе самому впору.
— А с Дайлис вяжется? — вдруг спросил я.
— Ой, — слишком быстро ответила Джилл, отворачиваясь, — не знаю.
— Лен, я завтра женюсь.
— Я уже слышал, Джозеф…
— Приходи на прием, если хочешь.
— Я так понимаю, что он будет у твоих родителей в Кройдоне?
— Твоя осведомленность безупречна, Лен!
— …а потом вы едете в Венецию на неделю, а детей оставляете на попечении Джорджа и Ланы…
Ну откуда он это знал? От агентуры ЦРУ, что ли?
— Ничего романтичнее Венеции и не придумаешь, — продолжал Лен.
— Ну да, точно. Разве что эскимо.
