— Нет, это не так, — сказала Фригг.
Когда асы и ваны пришли в чувство, мать Бальдра обратилась к ним:
— Кто из вас хочет завоевать мою любовь и признательность? Кто бы он ни был, пусть спустится в темное царство Хель и попросит владычицу взять выкуп за Бальдра. Может быть, она примет выкуп и позволит Бальдру вернуться к нам. Кто из вас поедет? Конь Одина ждет.
Тогда вперед выступил Хермод Проворный, брат Бальдра. Он вспрыгнул на Слейпнира и погнал восьминогого коня к темному царству Хель.
Девять дней и девять ночей скакал Хермод. Он ехал по каменистым ущельям, становившимся все глубже и мрачнее. Наконец перед ним засверкал золотом мост через реку Гьелль. Тут путь ему преградила бледная дева Модгуд.
— Цвет жизни еще не покинул тебя, — сказала бледная дева Модгуд. — Зачем же ты спускаешься в мертвое царство Хель?
— Я Хермод, — отвечал он, — и я еду узнать, не возьмет ли Хель выкуп за Бальдра.
— Страшно жилище Хель для того, кто входит туда, — молвила Модгуд. — Оно обнесено высокой стеной, через которую не перемахнуть даже твоему коню. Его порог — Пропасть. Постель там — Злая кручина, угощение — Голод, а полог постели — Жгучая боль.
— Может быть, Хель примет выкуп за Бальдра.
— Если все живое и мертвое на земле оплакивает Бальдра, Хель вынуждена будет принять выкуп и отпустить его, — проговорила Модгуд, бледная дева, охранявшая сверкающий мост.
— Прекрасно. Значит, я пойду к ней и заставлю ее взять выкуп, потому что все живое и мертвое оплакивает Бальдра.
— Ты не можешь войти, пока не уверишься, что все живое и мертвое оплакивает его. Вернись на землю и убедись в этом. Если ты опять придешь сюда с вестью, что все живое и мертвое оплакивает Бальдра, я позволю тебе войти, и Хель придется выслушать тебя.
— Я приду сюда с такой вестью, и тебе, бледная дева Модгуд, придется меня пропустить.
— Тогда я пропущу тебя, — промолвила Модгуд.
Погоняя Слейпнира, Хермод весело поскакал назад по каменистым ущельям, становившимся все шире и светлее. Выбравшись на землю, он увидел, что и живое и мертвое оплакивает Бальдра. Вперед и вперед несся ликующий Хермод. Посреди земли он встретил ванов и поделился с ними своей радостью.
Тогда и ваны пошли по свету, заглядывая в каждый уголок и не находя ни одной былинки, которая не умывалась бы слезами, сокрушаясь о Бальдре. Но однажды Хермод заметил на голом суку ворону, которая показалась ему не слишком удрученной. Когда он приблизился, ворона поднялась в воздух и улетела, и Хермод последовал за ней, дабы убедиться, что она оплакивает Бальдра.
Он потерял ее из виду возле пещеры. Зато у входа в пещеру наткнулся на каргу с почерневшими зубами, которая и не думала лить слезы.
— Если ты и есть ворона, которая сюда прилетела, то оплакивай Бальдра! — закричал Хермод.
— Я, старая Тёкк, не буду оплакивать Бальдра, — проскрипела карга. — Пусть Хель хранит то, что имеет.
— Все живое и мертвое обливается слезами, горюя о Бальдре! — воскликнул Хермод.
— А мои глаза сухи, — сказала карга.
Она уковыляла в пещеру, и вскоре оттуда выпорхнула ворона. Хермод смекнул, что это Тёкк, злая карга, поменявшая обличье, и погнался за ней, а она полетела по свету, каркая:
— Пусть Хель хранит то, что имеет.
Тогда Хермод понял: нет ему пути в жилище Хель. Все живое и мертвое теперь было оповещено о том, что кто-то не скорбит о Бальдре. И свесив голову к самой холке Слейпнира, Хермод поплелся в Асгард.
И вот асы и ваны, осознав, что никакой выкуп не будет принят и что радость и покой навеки покинули Асгард, приготовили тело Бальдра к сожжению. Сперва они облекли его в пышное одеяние. Затем каждый простился с ним, целуя его в лоб и кладя рядом самую любимую свою драгоценность. А нежная Нанна упала на хладную грудь супруга, и сердце ее разорвалось от горя. Тогда асы и ваны опять дали волю слезам. Они подняли тело Нанны и положили рядом с Бальдром.
Огромную ладью Бальдра — Хрингхорни, — где он покоился рядом со своей супругой Нанной, нужно было спустить на воду и поджечь.
Но тут выяснилось, что никто из асов и ванов не в состоянии сдвинуть Хрингхорни с места. Послали за великаншей Хюрроккин. Она примчалась верхом на гигантском волке, взнузданном сплетенными змеями. Четыре великана крепко держали волка, пока она спешивалась. Хюрроккин подошла к ладье и легко столкнула ее в море. Днище с такой силой шаркнуло по каткам, что посыпались искры.
Пламя побежало по бортам Хрингхорни, осветив фигуру, склоненную над Бальдром и что-то шепчущую ему на ухо. Это был Один Всеотец. Когда он покинул скользящую по волнам ладью, пламя взвилось и поглотило ее. Асы и ваны стояли молча, не утирая струившихся по их щекам слез, а все живое и мертвое в мире рыдало:
— Лучезарный Бальдр умер, умер!
Что же Один Всеотец прошептал Бальдру, когда склонился над ним на полыхающей ладье? Он шептал о небесах над Асгардом, которых не может коснуться огонь Сурта, и о жизни, которая вновь расцветет на пепелище.
Наказание Локи
Ворона летела на север, каркая:
— Пусть Хель хранит то, что имеет.
Этой вороной обернулась карга Тёкк, а каргой Тёкк обернулся Локи.
Он летел на север, и прилетел в дикие земли Ётунхейма, и поселился там в обличье вороны, прячась от гнева богов. Он прокаркал великанам все уши: пор-ра, пор-ра стр-роить кор-рабль Нагльфар-р, тот самый корабль из ногтей мертвецов, что поплывет в Асгард в день Рагнарёка, ведомый великаном Хрюмом. И, вняв его карканью, великаны взялись за постройку Нагльфара, столь ненавистного богам и людям.
Затем Локи, устав от диких земель Ётунхейма, полетел на жаркий юг. В образе ящерицы он жил среди скал Муспелльсхейма и веселил огненных великанов своими рассказами о том, как Фрейр потерял меч, а Тюр — правую руку.
Но в Асгарде остался некто, кто тосковал по Локи, — то была Сигюн, его жена. Хотя он, вволю над ней поиздевавшись, бросил ее, она убивалась по своем злом муже.
Локи покинул Муспелльсхейм, как прежде покинул Ётунхейм, и явился в мир людей. Он знал, что здесь гнев богов может настигнуть его, и потому решил устроиться так, чтобы всегда иметь возможность ускользнуть. Он отправился к реке, где много веков назад убил выдру, оказавшуюся сыном колдуна, и на том самом каменном островке, где выдра ела лосося, поставил себе дом. Он прорубил в нем четыре двери, выходящие на четыре стороны, и сохранил себе одну нечеловеческую способность — способность превращаться в лосося.
