— А вы не хотели идти на флот, как ваш отец?
— Нет. Я подумал, что в сухопутных войсках может быть веселей.
— И как?
— В какой-то степени. Не всегда и не все. А потом мой дядя Джордж — так как у него не было своих собственных сыновей — счел, что неплохо было бы, если бы я занялся семейным бизнесом.
— А что это было?
— Прядильные фабрики в Западном райдинге[22] в Йоркшире.
— И вы поехали туда?
— Да. Мне казалось, что это мой долг.
— Но вы не хотели.
— Да, не хотел.
— А что потом?
Он поколебался:
— Так, ничего. Я оставался в Брэддерфорде пять лет, а потом продал свою долю и вышел из дела.
— А ваш дядя Джордж не возражал?
— Он не очень-то радовался.
— И что вы делали потом?
— Купил на вырученные деньги «Эклипс» и после нескольких лет странствий я причалил здесь и с тех пор зажил счастливо.
— А потом написали книгу.
— Да, конечно, написал книгу.
— И это самое важное из всего.
— Почему это так важно?
— Потому что это творчество. Это идет из глубины. Способность писать — это талант. Я не могу ничего написать.
— Я тоже не могу ничего написать, — сказал Джордж, — вот почему мистер Ратлэнд и послал мне тайное послание через вас.
— И вы не собираетесь писать другую книгу?
— Поверьте мне, написал бы, если бы смог. Я начинал, но все оказалось настолько неудачным, что я порвал ее на мелкие кусочки и устроил погребальный костер. Это обескураживало, если не сказать больше. А я обещал старику, что через год выдам что-нибудь еще, хотя бы в набросках, ну и, конечно, ничего не сделал. Мне сказали, что у меня период творческого застоя, что, если вам это интересно знать, означает наихудший вид умственного запора.
— А о чем вы пытались написать во второй книге?
— О плавании, которое я совершил по Эгейскому морю, прежде чем поселился здесь.
— И что же было не так?
— Она оказалась нудной. Плавание было превосходным, но то, как я написал о нем, звучало не более захватывающе, чем поездка на автобусе в Лидс ноябрьским дождливым воскресным днем. В общем, все это уже было.
— Но не это главное. Конечно, вы должны найти новый угол или оригинальный подход. Разве не так это делается?
— Ну, конечно. — Он улыбнулся ей. — Вы не такая уж и глупая, как может показаться.
— Вы говорите приятные вещи, но ужасными словами.
— Знаю. Я лгун и извращенец. Ну, а как там с личными местоимениями?
Селина заглянула в книгу:
— Usted — вы. El — он. Ella…
— Двойное «л» произносится, как будто за ним стоит «и». Elya.
— Elya, — сказала Селина и снова взглянула на него. — Вы никогда не были женаты?
Он сначала не ответил, но его лицо напряглось, как будто она зажгла фонарик и поднесла к его глазам. Потом он сказал довольно спокойным голосом:
— Я никогда не был женат. Но однажды был помолвлен. — Селина ждала и, наверно, поощряемый ее молчанием, он продолжил: — Это произошло, когда я жил в Брэддерфорде. Ее родители так же жили в Брэддерфорде, были очень богаты, очень добры и всего добились сами. Настоящая соль земли. Отец водил «бентли», а мать ездила на «ягуаре», а у Дженни была охотничья лошадь и патентованный автоматический денник, и они обычно ездили в Сан-Мориц кататься на лыжах, и в Форментор на лето, и в Лидс на музыкальный фестиваль, потому что считали, что этого от них все ждут.
— Я не пойму, вы это говорите по-доброму или со зла.
— Я и сам не пойму.
— Но почему же она расторгла помолвку?
— Это не она. А я. За две недели до самой большой свадебной церемонии, когда-либо происходившей в Брэддерфорде. Несколько месяцев я не мог близко подойти к Дженни из-за подружек, приданого, устроителей празднества, фотографов и свадебных подарков. О Боже, эти свадебные подарки. И между нами стала вырастать высокая стена, так что я не мог приблизиться к ней. А когда я понял, что она не возражает против этой стены, что она даже не замечает ее… в общем, я никогда не обладал чрезмерным чувством собственного достоинства, но, во всяком случае, хотел сохранить хотя бы то, которое оставалось.
— Вы сказали ей, что не собираетесь на ней жениться?
— Да. Я пошел к ней в дом. Я сказал Дженни, а затем сказал ее родителям. И все это происходило в комнате, заполненной пакетами, коробками, оберточной бумагой, серебряными подсвечниками, салатницами, чайными наборами и сотней подставок для гренок. Это было отвратительно. Ужасно. — От воспоминания его слегка передернуло. — Я чувствовал себя убийцей.
Селина подумала о новой квартире, коврах и мебельном ситце, ритуальном белом платье, и венчании в церкви, и о том, что мистер Артурстоун поведет ее к алтарю. Паника, внезапно охватившая ее, казалась паникой, возникающей во время кошмарного сна. Как если заблудишься и понимаешь, что заблудилась. Знаешь, что где-то не туда свернула, и впереди ничего, кроме несчастья, скал над бездной и всякого рода безымянных страхов. Ей захотелось вскочить на ноги, исчезнуть, убежать от всего, что она готовилась совершить.
— Это… это тогда вы покинули Брэддерфорд?
— Не смотрите с таким ужасом. Нет, не тогда; мне предстояло прожить там еще два года. В течение этих двух лет я оставался персоной нон грата со всеми атрибутами ряженого и отвергаемый теми, от кого этого не ждал. В какой-то степени было даже интересно выяснить, кто мои настоящие друзья… — Он подвинулся вперед и поставил локти на край крыши капитанского мостика. — Но все это никак не может помочь в усовершенствовании вашего безукоризненного кастильского испанского. Посмотрим, сможете ли вы сказать настоящее время Hablar[23].
Селина начала:
— Hablo — я говорю. Usted habla — вы говорите. Вы любили ее?
Джордж быстро взглянул на нее, но в его темных глазах не было злости, только боль. Потом он положил загорелую ладонь на раскрытую страницу учебника испанской грамматики и мягким голосом сказал:
— Не смотрите. Нельзя жульничать.
«Ситроен» вполз в Кала-Фуэрте в самый жаркий час дня. Солнце сияло в безоблачно голубом небе, лежали черные тени, а пыль и дома были очень белыми. Ни живой души вокруг, ставни закрыты. Фрэнсис проехала мимо «Отеля Кала-Фуэрте», выключила мощный двигатель машины, и наступила великая тишина, нарушаемая только шелестом сосен, которые колыхались под дуновением таинственного неощущаемого бриза.
