– Саймон! Это Дойл!
Я сказал, что рад знакомству. А что еще я мог сказать? Я стоял и пялился на этого парня. Никто, за исключением законченных фриков, не делает себе подобных татуировок. Когда он двигался, казалось, что и щупальца движутся, извиваются на его коже. Мне стало нехорошо.
Наконец они оторвались друг от друга.
– Долгая поездка, – сказал Дойл, выпрямляя спину.
Рукава рубашки высоко закатаны, открывая еще больше чернил, еще больше щупалец. У него они что, по всему телу?
– Я не думала, что ты приедешь, – сказала Энола.
Дойл уткнулся носом ей в шею, явно игнорируя мое присутствие, потом пробурчал что-то насчет того, что ему срочно надо отлить, и устремился прямиком в мой дом. Энола метнулась вслед за ним. Ей удалось от меня увернуться, но я, догнав, схватил сестру за плечо и резко ее остановил.
– Кто это?
– Я же сказала – Дойл.
– Что за Дойл?
– Дойл – это парень, который проделал долгий путь лишь потому, что я сказала ему, что собираюсь навестить брата. Будь с ним поприветливее, – попросила Энола и направилась к входной двери, бросив напоследок: – Я с ним сплю.
Мало найдется на свете такого, что может затмить собой чудовищную силу, вызванную обнаружением того возмутительного факта, что твоя родная сестра с кем-то спит. Что же до рук, покрытых вытатуированными щупальцами, то этого оказалось более чем достаточно. Мне понадобилось минут пять, чтобы, собравшись с духом, войти внутрь.
Дойл растянулся на диване, на котором я в последнее время спал. Я поставил стул посередине комнаты и уселся на него. Да уж… Щупальца тянулись по его рукам, поднимались к лицу. Я мог различить тонкие линии, очерчивающие каждую присоску овальной формы. Энола гремела кастрюлями в кухне. Какое-то время я и Дойл остались один на один. Черты его лица отличались удивительной заостренностью. Интересно, если я включу свет, он спрячется от него за спинкой дивана или не спрячется?
– Ну и в глухомани же ты живешь, мужик, – сказал Дойл. – Твой дом, что называется, висит над обрывом.
– Эрозия. Здесь это общая головная боль, – сказал я.
«Я с ним сплю», – сказала Энола. Это спит с моей сестрой.
– Да, это точно, – издав приглушенный смешок, просипел Дойл. – Я никогда не запоминаю таких мудреных слов, блин. Продрых на уроках всю науку о Земле.
Он взмахнул кистью. Оказывается, и она была покрыта татуировками щупальцев. Осьминожьи? Кальмаровые?
– Значит, ты и моя сестра…
– Да. Она классная девчонка, очень заводная.
Я смотрел на него во все глаза.
Энола вернулась с коробкой печенья, о которой я позабыл. Она плюхнулась на диван и прижалась к Дойлу так, словно меня в комнате не было. И, скорее всего, их не волнует то, что они сидят на моей постели. Энола кормила своего хахаля черствым печеньем и вслух размышляла, поладим ли мы. Конечно поладим. А что нам еще остается?
– Как вы познакомились?
– В Атлантик-Сити, на Бродвоке, – ответила сестра.
Вот, значит, как.
– Да. Она раскладывала карты, а я сказал себе: «Мужик! Ты глянь, какая малышка!»
Возможно, он и не прочитал свой смертный приговор в моих глазах, но Энола прочитала. Она обняла его за плечи. Бледная кожа на ее запястье контрастировала с вытатуированными присосками.
Я спросил, чем он занимается.
– Я Электрический Парень.
Электрические лампочки на заднем сиденье ее автомобиля теперь приобретали вполне рациональный смысл.
– А что Электрический Парень делает? – спросил я, откинувшись на спинку стула и едва не перевернув его.
Я понимал, к чему идет дело.
Энола вмешалась прежде, чем Дойл успел ответить:
– Ты знаешь, что бывают люди-электролампы?
Я кивнул. Статическое электричество. Вполне заурядное явление, известное с тех времен, как был открыт электрический ток. Иногда для этого трюка используют спрятанную металлическую пластину. Номер с электрическим стулом выполняется таким вот незамысловатым образом. Ничего особенного.
– Дойл может засветить стоваттную лампочку, взяв ее в рот, и еще по три в каждой руке будут светиться, – сказала Энола.
Ну, это совсем другое дело!
– Впечатляет.
– Он может жонглировать лампочками, а они при этом светятся. Удивительно красивое зрелище.
– Ура! – воскликнул покрытый татуировками щупалец жонглер электролампочек. – Я тебе покажу. Маленькая Птичка, а где мои лампочки?
Дойл попытался встать, но Энола отрицательно помотала головой.
– Не гони канитель, – сказала она.
Дойл вопросительно посмотрел на нее.
– Покажешь ему позже. Договорились? Ты, случаем, пива не привез? У Саймона ни черта нет, а я сейчас готова убить за пиво.
– Конечно привез.
Мужчина будто испарился. Энола привстала, обхватив себя руками за колени. Я вновь обратил внимание на татуировку на ее запястье. Маленькая Птичка! Господи Иисусе!
– Перестань быть занудой и притворись, что он тебе нравится. Ради меня. Договорились?
– Я не зануда, я твой брат.
– Что-то новенькое! – хмыкнула Энола.
И то верно. Я ведь заменил ей отца.
– Я просто тревожусь за тебя. Я ничего о нем не знаю.
Я и о сестре-то не много знаю.
– Ты хоть раз можешь быть милым и приветливым?
– Я постараюсь.
Дойл вернулся с упаковкой из шести банок пива.
– Хочешь?
– Спасибо, хочу.
Татуированный палец открыл жестяную банку, а я ни о чем другом думать не мог, кроме как о его ощущениях, когда иглы, наносившие рисунок, кололи его так близко от ногтевого ложа.
Дойл заметил, куда я смотрю, поэтому я спросил:
– Было больно?
– Охренеть как. – Рассмеявшись, он клацнул зубами.
– Хорошее пиво, – произнес я.
На самом деле теплое пиво имело прескверный вкус.
Мы пили практически молча, что мне ужасно нравилось, но после первой банки пива начались разговоры. То и дело мелькали имена друзей, названия больших городов и маленьких городков. Энола тихо смеялась. Совсем другой человек, не та, кем она была прошлой ночью. Я взглянул на журнал. Что-то я упустил из виду.
Никто не будет против, если я немного полистаю журнал?
Позже Энола потащила своего парня к обрыву наблюдать за тем, как солнце садится в воду, а я остался один на один с моими книгами.
Когда в дом проникли громкие звуки музыки, я выглянул из окна и увидел луну и слабый свет, исходящий от автомобиля сестры. Подъездная дорожка купалась в голубоватом сиянии. Энола и Дойл танцевали. Сестра плясала, словно одержимая. Локти бешено метались из стороны в сторону. Бедра вихляли. Пот заливал ей лицо, поблескивая в лунном свете, когда Энола, танцуя, терлась о Дойла бедром. А тот вился возле сестры, словно окруженный чернильным облаком. Машину трясло от громкой музыки. Зазвучала медленная мелодия, и танцоры, сцепив пальцы, прижались друг к другу. Они, похоже, забыли о моем существовании, словно меня здесь никогда не было.
