1. Оспариваемая история
Две версии истории
Американская версия истории «холодной войны» — это рассказ об американских идеях демократии западного типа, спасенных от советской угрозы тоталитарного коммунизма. Ученые и политики разошлись во мнениях относительно методов реакции на советскую угрозу, правда, они редко ставят под сомнения свои фундаментальные посылки, касающиеся истории и свободы1. Поэтому не стоит удивляться тому, что в США многие толкуют окончание «холодной войны» как победу дискурса западной свободы. Празднуя то, что Збигнев Бжезинский назвал «грандиозным провалом» Советского Союза2, американский дискурс основан на предположении о победном шествии свободы по всему миру, не встречающем сильного сопротивления. Когда же Фрэнсис Фукуяма выдвинул смелое обобщение этих оптимистических настроений и в известном фрагменте своей статьи заявил, что «то, чему мы, вероятно, свидетели, — не просто конец холодной войны… но конец истории как таковой»3, он хотел возвестить исчезновение альтернативы хорошо известной идеи свободы или об «универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления»4.
Однако в России история «холодной войны» — это история борьбы за суверенитет и независимость, а не история триумфа западного либерализма. Для многих россиян речь идет об истории борьбы за свободу от колонизации России Западом, сохранении важных характеристик суверенной государственности. В мире, где мощными силами являются неоколониализм и культурный империализм, идея свободы как независимости продолжает обладать сильной привлекательностью во всем мире и остается эффективной альтернативой концепции либеральной демократии. Много веков назад русские сформулировали повествование о независимости, успешно отражая вторжения захватчиков, от Наполеона до Гитлера. Разгром нацизма был важным для советской власти, поскольку эта победа легитимировала притязания советской власти на продолжение свободы как независимости. Нежелание Запада признавать важность данного легитимирующего мифа в виде коммунистической идеологии стала главной причиной «холодной войны»5. Коммунисты, подобно политикам и идеологам Запада, спорили о методах, но не о более серьезных, фундаментальных посылках, определявших их борьбу.
Сказанное помогает понять, почему россияне никогда не могли согласиться с западной интерпретацией окончания «холодной войны». Россияне считают, что в американской версии истории «холодной войны» нет признания способности России отстаивать свою свободу от экспансионистских посягательств крупных держав. Многие россияне также рассматривают «холодную войну» как необходимый акт защиты от политики Запада. Для россиян важно и то, что хотя СССР и оккупировал Восточную Европу, но праздновал не эту оккупацию, а победу в Великой Отечественной войне6. Россия официально признала свою «моральную ответственность» за вторжения в Венгрию и Чехословакию и принесла извинения за эти вторжения7. Возможно, Россия готова полностью признать оккупацию Восточной Европы после Второй мировой войны, но такой шаг будет сделан только в контексте признания взаимной ответственности СССР и Запада за «холодную войну». Для россиян оскорбительно, что на западных празднованиях Дня победы над Германией игнорируют решающий вклад, внесенный в эту победу советской армией, хотя, как писал один историк, никто из союзников по антигитлеровской коалиции «не заплатил за победу дороже, чем Советский Союз. На каждого погибшего рядового Райана пришлось сорок погибших рядовых Иванов»8. По словам другого российского публициста, победа над нацистской Германией является «единственной неоспоримой основой национального мифа»9.
К взаимоприемлемой версии истории
Если США и Россия намереваются заложить основы будущего партнерства, необходимо навести мост между двумя версиями истории. Во-первых, важно признать трудность достижения общего понимания концепции свободы и согласиться с тем, что она способна иметь у разных народов неоднозначные смыслы. Стремление к свободе может быть всеобщим, но социальное содержание этого понятия является продуктом истории конкретных стран, местных условий и обстоятельств. Например, в американской версии демократии роль выборов изначально приуменьшена, а избирают, намеренно ориентируясь на заслуги и достоинства, то есть действует меритократический принцип. Под воздействием Великой депрессии в американскую концепцию демократии был интегрирован сильный элемент эгалитаризма и борьбы с бедностью, а ассоциировать демократию с выборами и плюралистическими институтами стали только во времена «холодной войны» и не без ее влияния10.
Во-вторых, крайне важно признать взаимную ответственность двух стран за недопонимание, которое и привело к «холодной войне». Не оскорбляющая национальные представления о прошлом версия истории признает, что обе стороны мыслили категориями расширения территорий, необходимого для защиты их понимания безопасности. Если СССР хотел создать буферную зону для предотвращения будущей агрессии со стороны Германии, то американцы верили в восстановление Европейского континента в соответствии с их представлениями о безопасности и демократии. Взаимное недоверие лидеров двух стран друг к другу усугубляло ситуацию и все больше затрудняло предотвращение полномасштабной политической конфронтации. Лидеры Запада относились с подозрением к Сталину, в свою очередь, движимому представлением об алчности Запада и его предательских отступлений от сомнительного Версальского договора, что проявилось в мюнхенском умиротворении Гитлера. Организация мира после Второй мировой войны, разработанная Великобританией, Советским Союзом и США, оказалась недостаточной для устранения этих серьезных сомнений, существовавших на самом глубоком уровне. Кроме того, большинство государств Восточной Европы, созданных по Версальскому договору, не были ни свободными, ни демократическими и сотрудничали с нацистской Германией, поддерживая ее расистскую и экспансионистскую политику. Система безопасности, существовавшая в Европе после Первой мировой войны, не работала должным образом, и ее реформирование было всего лишь вопросом времени.
